Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.
– Что делать с Егором? Посоветуй! – сказала мать Трофима. – Горюет, скучает шибко.
– Да ведь заскучаешь! – ответила Грунина мать. – От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.
– А что слепой сделает?
– А вот подумать надо… Подожди, я к нему своего мужика пошлю.
– Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.
Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.
– Это ты, Касаткин?
– Я, Егор. Ко мне, что ли?
– К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня…
Они все втроем уселись на бревне.
– Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет… Не найдется ли мне какой работы?
– Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы – как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?
– Да плел когда-то. Только бы прутьев нарезать – сплету небось.
– Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего веревки нужны… Ты веревки вил когда-нибудь?
– Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют – может, и я совью.
– Веревки нужны, вожжи, супони… Лошадей у нас теперь прибавилось – двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны… А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!
Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело:
– Сделаю. Присылай льну.
– Ну вот и ладно. А насчет прутьев – не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру – так они тебе целый воз прутьев нарежут!
С этого дня у Груни появилась еще одна забота – резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.
За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.
Груня и Стенька резали вдвоем – одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.
Ромашка резал один, в стороне, – резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.
Он кричал, что нашел гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.
Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась – ох уж и болтун этот Женька!
У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки…
Пасмурный денёк
Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша – из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то… И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны… Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:
– Все льет и льет… Надо бы подождать косить… Трава погниет…
– Пожалуй, завтра народ в лес направлю… – Это отец говорит.
А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:
– Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!
– Позови Настасью Звонкову – поможет.
Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:
– Дядя Сергей… ты спишь?
– Сплю.
– Спишь, а разговариваешь?
– А ты чего скребешься?
– Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту елку поглядеть, как она – будто мост… Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Все равно поеду, – подумала Груня и поглубже забилась в сено. – Только бы дождик перестал немножко…»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
– Ты куда это? – спросил дядя Сергей. – Уж не в лес ли?
– В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
– Тугой хомут… А на чем поедешь?
– С тобой.
– На колесе?
– Да я уж примощусь!
– Ну мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.
– Эй ты, Серый! Не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
– Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт – в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла – повалили дерево.
– Наши?
– Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24