– Я серьезно. Надо лететь… Так что будешь в наших краях, заглядывай в Краснопролетарский. Только на спутай: есть еще Красноармейский. Бывает, ошибаются.
– Не спутаю… Дак я думал, ты смеешься… Это ж на весь город ЧП!
– Вот так, да? Ты мне объясняешь?
– Дак я думал… Может, тебе помочь собраться?
– Спасибо – я успею.
– Ну, тогда счастливо! Ты, старик, держись: может, все обойдется…
И, наверное, из-за того, как помрачнело и напряглось лицо этого в общем-то малознакомого парня, с Шумилина окончательно слетело курортное благодушие. Поднявшись в номер, он вытащил из-под кровати запылившийся чемодан, нарисовал пальцем на крышке печальную рожицу и начал укладываться – по-мужски все комкая и кидая в одну кучу. В голове прочно засели неизвестные хулиганы, но при этом почему-то и деталях встала перед глазами прошлогодняя ссора.
Год назад, вот точно так же после разговора с райкомом, он собирал вещи, а Галя молча лежала на кровати, отвернувшись к стене: накануне они объяснялись по другому поводу. Сборы мужа она поняла по-своему:
– Я тоже думаю – нам пора развестись…
– Не говори ерунды! Я звонил в райком: Кононенко на военную переподготовку забрали, а Комиссарова в больнице с аппендицитом. Некому слет вести. Ты со мной полетишь или останешься?
– Неужели без тебя не обойдутся?
– Ты же знаешь, что нет!
– Ну, конечно, во всем – первый!
– Мне не смешно.
– И мне не смешно. Только, знаешь, Коля, – подозрительно ласково заговорила она, переворачиваясь на спину и глядя в потолок, – отстань ты от моей жизни! Ну тебя к черту с твоими постоянными авралами и ЧП. Ты мне иногда напоминаешь чайник из учебника: кипишь не потому, что горячий, а потому, что высоко подняли. Оттого, что ты Первого мая на трибуне стоишь, мне жить не слаще. А если ты такой большой деятель – живи на трибуне! Зачем тебе семья, ребенок? Я хочу нормального мужика, который в семь часов дома, умеет гвоздь вбить, может ребенком заняться…
– Такой муж, какого ты хочешь, не существует как вид. Непонятно только, при чем тут моя работа?
– А при том! Даже из отпуска тебя, как мальчика, срывают из-за идиотских накладок…
– Ну, в конце концов ты знала, за кого замуж выходишь!
– Я выходила за студента, а получила мальчика на побегушках… Только не изображай из себя стоп-кадр, давай беги, а то без тебя весь райком развалится и твоя карьера вместе с ним!
– Галя!
– Я двадцать восемь лет Галя – и из них семь лет дура, потому что с тобой связалась, но теперь хватит…
– Замолчи!
– Я сказала: хватит!
– Только не передумай, пожалуйста!
– Это я тебе обещаю!
– Вот так, да?
– Да!
– Ну и отлично! – закрыл прения Шумилин и, надавив коленом на крышку чемодана, стал запихивать под нее торчавшие во все стороны вещи.
Когда-то они учились в одном институте, поженились еще студентами в результате, как тогда казалось, нестерпимой любви, но жили плохо. А все несчастные семьи вопреки утверждению классика похожи друг на друга. И еще одна странность: чем решительнее Шумилин шел вперед и выше, тем хуже становились семейные отношения. Сам для себя он объяснял это так: жены ответственных работников – зачастую куда большие карьеристы, чем их мужья, расплачивающиеся за продвижение по службе каждодневной нервотрепкой, постоянной круговертью, невозможностью даже дома отключиться от дела. Женам же выпадает непростая, но приятная и, к сожалению, однобоко понятая обязанность – соответствовать очередному положению своего спутника жизни. Они где-то слышали, что мужчину на девяносто процентов делает женщина, и всеми силами стремятся к стопроцентным показателям. Мало того, они хотят, чтобы их незаурядные и ответственные супруги, вернувшись с работы, превращались в обыкновенных домашних мужчин, готовых к активному внутрисемейному труду. Моральные и физические силы мужа вступают в противоречие с семейными отношениями – и наступает разводная ситуация. И однажды, наскоро собрав чемодан, мужчина решительно направляется к двери и лишь на пороге, не повернув головы, констатирует:
– Я пошел.
– Пока, – уткнувшись в подушку, отвечает женщина…
В прошлом году Шумилин улетел один, потом они, конечно, помирились, затем снова поссорились… Месяцев пять-шесть их брак пребывал в неустойчивом равновесии, наконец, они разъехались, но на развод пока не подавали: то ли на что-то надеясь, то ли просто откладывая неприятную процедуру. К счастью, свобода не обернулась для Шумилина необходимостью решать жилищную проблему; он вернулся к матери, к себе в комнату, и да же частично перевез свою, как в старину говаривали, со вкусом – а значит, с большим трудом – по добранную библиотеку. Одним словом, они разошлись интеллигентно, и расставание их обещало впереди если не встречу, то, во всяком случае, нормальные отношения чужих людей, у которых из общего осталось одно, зато самое главное – ребенок…
В аэропорту все произошло, как обычно: здесь слыхом не слыхивали о брони для какого-то секретаря райкома. Вспомнив прошлогодний опыт, Шумилин больше часа метался между начальником аэровокзала, дежурным по транзиту и кассой брони, совал красное удостоверение, безнадежно звонил в горком. В конце концов он опустился на скамью, положил голову на чемодан, закрыл глаза и стал ожидать.
«И в воде не тону, и в воздухе не летаю!» – хотел было сам с собой пошутить Шумилин, но сразу же вспомнил сегодняшний случай в море, о котором не давали забыть какая-то смутная тревога и появившееся недоверие к собственному телу. И к тому же неотвязно крутились мысли про хулиганов, залезших в зал заседаний.
Надо же умудриться за один день чуть не утонуть и получить известие, что в твоем родном райкоме – ЧП!
1 2 3 4 5 6