Прежде чем я вошел в лавку, мое внимание привлек замечательный оловянный солдатик, изображавший карлистского генерала Сумалакарреги. Я подумал, что, если б мой отец был жив, я бы с удовольствием подарил его ему.
Мне наточили нож в точильной мастерской на рынке Аточа.
Когда Лало Сепильо не встречался с Бланкой, он обычно проводил вечер с дружками, столь же непрезентабельными, как и он сам, в знаменитом коктейль-баре «Перико Чикоте» (гораздо низшего уровня, чем «Твинз»). Оттуда он отправлялся домой в час или два ночи, с котелком, доверху наполненным «кубалибре», и всегда один.
Он припарковывал свой огромный старый «мерседес» возле «Чикоте», на улице, перпендикулярной или параллельной этому отрезку Гран-виа. Той ночью он оставил его на улице Рейна, позади бара, – в ту пору там было мало народу.
Вышеупомянутый Лало был треплом; я слышал, как он однажды вечером заявил в «Чикоте», что всегда оставляет машину открытой.
– Кто станет угонять у меня этот танк? И внутри нет ничего ценного, даже радио у меня нет… Пусть воры открывают дверь и проверяют. По крайней мере так мне не сломают замок и не разобьют стекло.
Так что, когда пробило полночь, я надел кожаные перчатки, открыл заднюю дверцу и спрятался на полу его просторной машины, улегшись позади передних сидений. Я был, как и полагается, одет в черное, а на голову натянул шапку с прорезями для глаз, закрывавшую шею и уши, и я раскрыл нож.
В час тридцать пять я услышал приближающиеся шаги.
Открылась водительская дверь, но затем также и передняя пассажирская. Вопреки своей всегдашней привычке, Серильо был не один; дело усложнялось, я оказался там в ловушке в своей маске ниндзя.
Сепильо пришел с женщиной. По голосу мне показалось, что это одна из обычных девушек в возрасте, приходивших в «Чикоте» в поисках развлечений или клиентов, ведь многие из них занимались проституцией, более или менее тайно. Конкретно эта хотела стать артисткой, она пела испанские песни, а Лало собирался своим влиянием облегчить ей дебют. Было ясно, как дважды два, к чему идет дело: он ей поможет, но только в постели.
Естественно, в качестве первого тактического хода Лало предложил отвезти ее домой; он был довольно пьян, у него заплетался язык. Певица жила в Сан-Хосе де Вальдерас, в нескольких километрах по шоссе Экстремадуры по направлению в Алкоркону, истинно у черта на куличках. Заметно было, что это тоже несколько пугает Лало. Но поскольку сеньора, видимо, была сочная, он все-таки решился на это предложение, и мы тронулись.
Я умолял провидение, чтобы, будучи в таком состоянии, он не угробил нас на своем «мерседесе».
Лало жил со своей матерью на маленькой улочке в квартале Махадаонда, в дальнем и уединенном месте, подходящем для того, чтоб навсегда заставить его бросить курить. Но ввиду смены курса мне нужно было с ходу изобрести что-то еще.
По дороге к дому шлюхи мы могли бы не только погибнуть в аварии, но и умереть от старости; Лало вел машину угнетающе медленно.
Я лежал там, сзади, связанный по рукам и ногам. У меня свело судорогой ногу и чуть не лопнули оба яйца; я кусал губы, чтобы не застонать от боли. Мне с большим трудом удавалось добиться того, чтобы пара не заметила моего присутствия.
Наконец, когда через полчаса с лишним мы приехали в Сан-Хосе де Вальдерас, случилось то, чего я больше всего боялся.
Лало остановил машину. Как бы там ни было, место было чрезвычайно тихое. Из того немногого, что мне удалось разглядеть, я сделал вывод, что это квартал с высокими домами-ульями.
Лало спросил ее, можно ли подняться к ней домой.
– Дело втом, что… Я живу с матерью… И с ребенком… Это не отговорка, Лало… Но… Не знаю… У тебя такая удобная машина… Если хочешь…
Он хотел.
Лало откинул свое сиденье и сиденье своей партнерши, так что они пришли в почти горизонтальное положение, – я лежал там внизу, как кусок Йоркской ветчины в плоском сандвиче. Я даже задержал дыхание, чтобы они меня не обнаружили, что стоило мне особых усилий, потому что трудно было не сдерживать дыхание, а дышать. Это неприятное положение заставило меня почувствовать себя так, словно бы я снова оказался в коме или меня похоронили заживо в тесном гробу.
Лало пытался засадить артистке (похоже, что сбоку, она лежала кормой к нему, судя по словам, которыми они сопровождали свои маневры), но дело не клеилось, алкоголь диктовал свои правила. Судя по тому, что я слышал, спустить ей трусики уже стоило ему больших усилий, и, видимо, за этим занятием потух его угасавший фитиль.
Лало предложил какую-то другую технику, чтобы обмануть неудачу, но это был не его день.
– Уже очень поздно, милый… В другой день мы увидимся в более спокойной обстановке и проделаем все удобно и как следует, как ты думаешь? Я лучше пойду… Подай мне трусики и поцелуй меня. Позвони мне, ладно?
Бедный Лало. Мне было жаль, что он не получил компенсации в виде последнего траха, прежде чем умереть.
Женщина вышла из машины; я услышал, как удаляется стук ее каблуков.
Лало стал крутить рукоятки, чтобы поднять сиденья. Я немного выпрямился за его спинкой. Тишина была полной. Действительно, мы находились в квартале, затерянном среди пустырей, с очень слабым освещением.
Лало закурил и заговорил сам с собой:
– Значит, в другой раз, в более спокойной обстановке… Лиса неблагодарная! Да у тебя сиськи еще больше отвиснут в ожидании, пока я тебе позвоню…
Это прозаическое обещание стало последними словами Лало Сепильо.
Я сел позади него, с силой обхватил левой рукой его потный лоб и перерезал ему горло от уха до уха.
Когда я пишу эти строки, у меня рождается ассоциация с той едва намеченной линией на бутылках шампанского, которая выдает место соединения стекла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70