Он собирался проделать свой путь очень медленно и отчасти кругами, раздавая повсюду конфеты и marron glacй, чтобы приехать в «Гуггенхайм» около девяти, через полчаса после начала банкета.
Я проклял два бесценных часа, потерянных на чтение всех его безумных разглагольствований, однако я все еще мог прийти туда вовремя. Хоть я и задыхался, как собака, брошенная в Сахаре, – многочисленные пешеходы смотрели на меня и делали такое лицо, словно столкнулись с бандитом, – я побежал еще немного быстрее. Боль в боку мучила меня еще сильнее, чем мысль о неизбежном упадке «Карты полушарий».
В три минуты десятого я с трудом спускался по широким ступеням музея, по которым приходится сходить, словно прихрамывая. Мне не пришло в голову проникнуть в здание через пандус, предназначенный для въезда машин.
Я пришел.
Гости продолжали входить в музей, не заметно было ничего необычного, по крайней мере отсюда.
Может быть, я даже пришел раньше, чем он.
В дверях я толкнул какую-то пару, чтобы они пропустили меня, – думаю, это был Рохелио Итурригори, председатель финансовой инспекции, вместе со своей супругой, – я оттолкнул в сторону девушку-администратора, просившую меня предъявить приглашение.
Он был там! Асти проехал по внутреннему двору и в этот момент двигался на своей телеге, запряженной ослом, по большому залу без колонн, где было самое сердце вечеринки, – гости приветствовали его овацией. Я увидел, как леендакари Чорибуру приближается к нему, чтобы поприветствовать!
Я перепрыгнул заграждение на входе, умудрившись не проломить себе башку, и закричал так, как никогда в своей жизни не кричал, – за секунду до того, как горилла-охранник повалил меня, словно игрока в регби.
– Осторожно! У Оленцеро бомба!
В результате падения мой мобильник в форме арумбайского фетиша выпал из кармана пиджака и пролетел несколько метров по полу, оказавшись в конце концов под ботинком гориллы с лицом Стивена Сигала, тоже устремившейся ко мне.
Люди, окружавшие Оленцеро плотным кольцом, отпрянули, открывая пространство, с быстротой, с какой пестрая стая птиц теряет свой правильный строй перед нападением орла.
Телохранители леендакари окружили своего босса и в мгновение ока увели его.
По крайней мере дюжина пистолетов целилась в Асти и в меня.
Лежа на полу, обездвиженный гориллами, я снова закричал:
– Бочка с вином – это бомба.
Гостей поспешно оттеснили в зал без колонн; чтобы выпустить их через главные двери, нужно было пройти около Астигарраги.
Между двориком и входом в зал оставались только он и я, невежа, управлявший ослом, которого тоже крепко держали гориллы из музея, телохранители, несколько гостей – полагаю, главы Эрцаинцы, – и Хабьер Болбора, считавший себя обязанным присутствовать там, ибо был советником по внутренним делам.
– Не двигайтесь! Оставайтесь на своем месте! – приказали Асти.
Антон продолжал стоять на облучке телеги, в нелепом костюме крестьянина, лишавшем происходящее драматизма и придававшем всей сцене оттенок абсурда.
Он посмотрел на меня, улыбаясь, и покачал головой, словно хотел выразить мне ласковый упрек за то, что я испортил его личный праздник.
Он медленно занес правую руку под пастушескую безрукавку из овчины, на уровень груди. Ему снова повелительно повторили, чтобы он не двигался, но он не послушался и ускорил свое движение – несомненно, он доставал спрятанное там оружие.
Мой крик заглушил сухой треск трех выстрелов.
Асти упал с телеги на спину, как внушительных размеров тряпичная кукла.
Я почувствовал себя жалким мерзавцем, как будто сам нажал на курок.
Осел испугался выстрелов и галопом помчался в зал без колонн. Его уложили, когда он добежал до гигантской минималистской скульптуры Ришара Серра. Осел, падая замертво, с силой перевернул бочку. Бочка отлетела в сторону и покатилась к вышеупомянутой скульптуре под названием «Змея»: это были три искривленные стальные стены.
Я подумал о том, что сейчас произойдет, и представил себе тесное пространство зала без колонн, куда, как сардины в банке, набились тысячи приглашенных.
Остальные бросились на пол, закрывая голову руками, кроме бедного Асти и меня: мы уже лежали на полу.
Бочка продолжала катиться на приличной скорости, пока не ударилась об острые грани скульптуры и там не разбилась; пол оказался залит красным вином, а также мочой Бегоньи Матраки, советника по образованию, которая описала юбку, пытаясь бежать.
Никакой бомбы не было. Из-за меня Асти напрасно застрелили.
Но тогда каков был его план? Он, конечно, рассказывал о нем в своей исповеди, но я не дочитал последние три страницы, потому что опрометью бросился бежать, как только узнал имя будущей жертвы.
Мне позволили подняться с пола.
Персонал музея и несколько телохранителей окружили Асти, его осматривал врач «Гуггенхайма».
Я попытался приблизиться к ним, но меня не пускали.
Возле меня стоял, наблюдая за сценой, официант с подносом закусок в руке. Это были наши знаменитые хрустящие устрицы. Почти безотчетно я подошел к нему; от нервов и смятения у меня возник чудовищный голод, как это часто бывает. Сначала я съел одну, потом еще и еще; полагаю, всего около пяти.
Горилла с лицом Стивена Сигала подошла ко мне.
– Он хочет поговорить с вами. Он умирает.
У меня дрожали ноги, но мне удалось приблизиться к нему. Ему перевязали раны от трех пуль: одна попала в правое плечо, другая – в бедро, а третья, смертельная, в живот. Рядом с ним лежал открытый мешочек, из которого на пол высыпались зернышки анакарда, – это и было спрятанное оружие, из-за которого его застрелили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70