Хотя в глазах его читалась боль, он был спокоен и дышал как будто умиротворенно. Голова его лежала на импровизированной подушке, сделанной из свернутого пиджака.
Охранники и врач немного отошли, чтобы позволить нам поговорить наедине.
– Как тебе кажется, мы можем перейти на «ты»? Думаю, это соответствует случаю, – сказал он мне слабым голосом.
– Конечно, Антончу. Разумеется, это будет хорошо.
– Ты не послушался меня. Ты сейчас должен был быть занят чтением моей рукописи. Ты прочел ее?
– Я раньше нашел дискету… Да, я ее прочел.
– Значит, ты уже знаешь, кто я такой и чем я на самом деле являюсь… И почему.
– Мне все равно.
– Спасибо.
– Что я могу сделать?
– Не давать им передвигать меня… И пусть они оставят меня в покое… Попроси одного из наших официантов, чтоб он налил мне «Шато Папа-Клемант» на три пальца, в бокал «ридель» для бордо… Я велел привезти сюда несколько бутылок великого урожая 1982 года… Не медли: уже нет времени.
– Я сейчас же вернусь.
– Попробую подождать тебя. И еще…
– Говори.
– Принеси второй бокал, для себя. Выпей со мной в Последний раз… Забавно. Я сейчас вспомнил, не знаю почему, как мой отец жарил каштаны дома, на печи, когда я был ребенком… тогда тоже было Рождество… И было холодно.
Я удалился, чтобы лично исполнить его желание и чтобы он не видел моих слез.
Наши люди сгрудились во дворе на почтительном расстоянии от зала. Анхелинес и Гоцоне, его помощницы, безутешно плакали.
Пока я открывал бутылку и пробовал вино, я передал врачу и начальнику охраны леендакари желание Асти умереть с миром.
Мы выпили, я поддерживал ему голову рукой и помогал поднести бокал губам.
– Превосходно. Тебе не кажется?
– Это великое вино.
– Такое же хорошее, как то, что я пил с Домиником.
– Ты сможешь простить меня за то, что я сделал?
– Разумеется, могу… Это не имеет значения. Все кончено.
– Но леендакари жив.
– Ненадолго.
– Не понимаю.
– Ты не дочитал рукопись до конца?
– Почти… Мне осталось три страницы.
– Я узнал о том, что Чорибуру тоже в восторге от устриц… Я велел, чтоб их подали вначале… Сегодня утром я ввел в каждую хрустящую устрицу достаточное количество яда… С бомбой тоже было неплохо придумано… Но мне показалось, что отравленные устрицы более поэтически завершат и отметят мой путь убийцы.
Я застыл в ужасе.
Асти открыл рот, ловя воздух, который для него уже не существовал.
– Прощай, мой маленький Тинтин. Теперь представление действительно окончено.
– Ты убил меня, сукин сын.
Я поцеловал капитана Хаддока в лоб, окропленный холодным потом, и оставил его одного.
Уходя, я услышал, как падает на пол, разбиваясь, бокал «ридель».
2
Я подумал было поднять тревогу и сообщить, что все мы, кто ел устриц, отравлены. Но после провала с бомбой кто бы мне поверил?
Я должен был один бежать из музея и раньше всех доехать до больницы, это был мой единственный шанс. Если б я предупредил всех, дело осложнилось бы, тем более что был канун Сочельника, и город превратился в хаос.
Низость ведет нас неизведанными путями.
Я попытался смыться через боковой выход, расположенный возле лавки с подарками, но какой-то эрцаина в форме приказал мне не отходить от него: они хотели отвезти меня в комиссариат, чтобы я сделал заявление.
Я попросил позволить мне сходить в туалет, потому что у меня расстроился желудок. Он проводил меня на первый этаж. Я зашел в одну из уборных, а полицейский остался у двери кабинки; по крайней мере он позволил мне закрыться на щеколду.
Я открутил металлический цилиндр, защищавший рулон туалетной бумаги. Я бесшумно открыл щеколду, резко распахнул дверь и ударил его цилиндром в середину красного берета – множество раз подряд, до тех пор пока он не упал без чувств.
Я никогда не думал, что способен на что-то подобное.
Я вышел из уборной и, прижимаясь к стене, добрался до одной из террас, откуда и скрылся. На ней никого не было. Я перепрыгнул через перила, а потом поднялся на улицу по одному из газонов. Несмотря на пробку, мне удалось сразу же поймать такси.
3
– Думаю, теперь я, к несчастью, понял, – сказал я таксисту.
– Вам это нелегко далось. Но не огорчайтесь, в здешних краях есть варианты и похуже, уверяю вас, – я-то знаю, о чем говорю. По крайней мере вам досталось более или менее удобное место.
– Самое странное, что, несмотря на то что я уже понимаю, что со мной произошло, перспектива меня не ужасает. Если хотите знать, она меня даже не печалит.
– Это результат своего рода телепатической анестезии. Мы обычно применяем ее. Любезная услуга фирмы.
– Значит, устрицы все-таки были отравлены, Астигаррага не шутил.
– Вроде так… Хотя причина развязки – можем мы это так назвать? – могла бы быть и иной.
– Я умер или нахожусь в коме?
– А какая разница, с практической стороны?
– Мне-то не все равно. Если я нахожусь в своего рода коме с галлюцинациями, вызванными ядом, я могу однажды проснуться, как это произошло с ним. Ну, признаю, его случай несколько отличался от моего… Если же я умер, значит, нет пути обратно.
– Как вам угодно. Для меня это не имеет значения.
– Когда это случилось со мной? Не говорите… дайте я сам догадаюсь… Я знаю: вскоре после того, как я сел в ваше такси, когда почувствовал тошноту. Это было нечто большее, чем тошнота, верно?
– Или когда вы зашли в уборную в «Гуггенхайме». Это все тоже мелочи.
– Вам не кажется, что вы ведете себя нелюбезно?
– Разумеется, так и было задумано; это составляет часть моей подставной личности.
– А почему такси и таксист?
– Ну, у меня есть свое чувство юмора, хотя люди в это и не верят. Вонючее такси и таксист-зануда – это достойное чистилище для вашего дурацкого сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70