Комната поражала обилием мягких игрушек. Они были везде. На спинке дивана, на шкафу и трюмо, на телевизоре и в тумбочке под ним, на подоконнике. Зайцы, слоники, медвежата и обезьянки всех цветов и размеров. Некоторые были куплены недавно, другие, чувствовалось, Каролина захватила с собой из дома, когда ехала покорять большой город. Осиротевшая живность со всех сторон смотрела на оперов грустными пластиковыми глазами. Что теперь с ними будет?
— Какая сука это сделала? — вздохнул Акулов, отворачиваясь к окну.
— Ты не веришь, что это мог быть Миша?..
— Да, в поэте я сомневаюсь.
— А патроны?
— А наркота?
— Но «винтарь»-то явно не Сазонов подбросил!
— Могли и другие найтись. Хотя как раз таки обрез, мне кажется, Мишин. Ты сейчас куда, в отделение?
— Да. Разберусь с «травой», пока Борисов до неё не добрался, и начну общаться с нашим гением.
— Я позже присоединюсь. Ритка, наверное, ещё допрашивает Градского. Хочу его перехватить, задать пару уточняющих вопросов. Что-то больно уверенно он про оружие говорил…
Прежде чем выйти из комнаты, Волгин прихватил белого зайчика, лежавшего кверху лапками на подушке. Игрушка была старой, изрядно потёртой и загрязнённой, с расколотой пуговкой левого глаза. Скорее всего, она радовала хозяйку с раннего детства. Выслушивала детские мечты, впитывала слезы первой любви, радовалась окончанию школы и поздравляла с победой на конкурсе красоты. Тряслась вместе с ней в вагоне скорого поезда, направляясь из забытого Богом посёлка в новую, яркую жизнь. Жизнь, где сбудутся грёзы. Навстречу двум кусочкам свинца диаметром 6,35 миллиметра…
Волгин спрятал зайца под куртку и покинул квартиру.
Акулов дожидался его на лестничной площадке, позвякивая связкой ключей, отобранных у Михаила.
Посмотрев на выпуклость, появившуюся под одеждой напарника, он, кажется, обо всём догадался.
Ничего не сказал и стал запирать дверь.
* * *
Волгин поспешил забрать «ауди» и отправиться в отделение, но Акулов отпустил его вперёд и пошёл к школе не торопясь, уверенный, что за полтора часа, которые длился обыск, Тростинкина ещё не успела закончить допрос. Андрею хотелось побыть одному, подумать, оценить новые обстоятельства дела. Оказалось, напрасно. Задержись он на пару минут и мог бы опоздать. Освободившийся Градский ходил вокруг своей машины — коричневого минивена «плимут-вояджер» — и щёткой очищал снег со стёкол. Казалось, при этом он что-то напевал, но проверить свою догадку Акулов не смог. Как только он приблизился, Феликс Платонович услышал шаги и обернулся. Прекратив чистку, стоял и смотрел на идущего опера, вертя деревянную щётку в руке, а потом и вертеть перестал, замер, и брови, изогнутые домиком, придавали его лицу выражение глубокой печали.
— Твоя? — Подойдя, Акулов кивнул на «плимут».
Не ожидавший такого вопроса, Градский вздрогнул и ответил с заминкой, словно на дворе стоял год семьдесят пятый и его вызвали в БХСС.
— Моя.
— Вместительная тачка. — Андрей достал папиросы, неторопливо закурил. — Новой её брал?
— В автосалоне.
— Эт-то хорошо.
Градский потоптался на месте, скрипя сапогами из толстой начищенной кожи. Распахнул водительскую дверь, бросил щётку под сиденье. Набравшись решимости, развернулся к оперативнику:
— Следователь мне сказала, что Виктория — ваша сестра.
Акулов промолчал.
— Поверьте, я этого не знал. Она мне ничего не говорила.
— Не знал? А если б знал, то что бы это изменило?
Градский дёрнул кадыком. Видимо, он и сам не очень представлял, что хотел выразить последними словами. Сказалась комсомольская привычка говорить много и пусто, выражать соболезнования, да и поздравления, в обкатанных пространных формулировках, где за частоколом эпитетов скрывается почти полное отсутствие смысла.
— Может быть, я позволил себе сказать что-то лишнее, когда вы со мной разговаривали. Приношу извинения.
— Спасибо. Но я не обидчив.
— Я сейчас хочу поехать в больницу, узнать, как там дела. Может, помощь какая нужна?
— Узнай.
— И наверное, я должен позвонить вашей маме?
— Не должен.
— Понятно.
Градский чувствовал себя крайне неловко, чего, собственно, и добивался Акулов. Кульминацией неловкости стал тот момент, когда Феликс Платонович, не подобрав новых слов, но и не решаясь сесть в машину, чтобы уехать, неожиданно наклонился и принялся энергично отряхивать брюки. Как будто не «плимут» обхаживал, а навоз по дачному огороду раскидывал.
Акулов подождал, пока он выпрямится, и только после этого спросил:
— Ты откуда знал про оружие? — Интонационно к концу фразы очень подошло бы обращение «дядя». Или «дятел»…
Градский это почувствовал.
Внутренняя борьба продолжалась недолго. Заговорил он, криво улыбаясь и торопясь, как если бы от того, сколько времени займёт его признание, зависела дальнейшая судьба:
— Каролина мне сама говорила. У них ведь там, в Шахте, сплошные «чёрные следопыты»! Вся деревня… То есть весь город этим занимается. Кто для себя, кто — на продажу. И Миша тоже… Она говорила, что он и сюда эти железки притащил. Якобы чтобы её защищать, если кто-нибудь напасть попытается. Каролина сказала, что сначала это барахло просто где-то на антресолях валялось, но потом, когда отношения с Мишей испортились, он как-то раз напился и начал её по квартире винтовкой гонять. Она боялась, что он может и выстрелить. Так, мол, и говорил: «Застрелю, если не прекратишь голой жопой перед мужиками вертеть!» Она у меня спрашивала, как ей поступить. И меня спрашивала, и Анжелику. Я сказал, чтобы обращалась в милицию, но она не хотела поэта своего подставлять. Я уговаривал, Кодекс показывал, объяснял, что за добровольную сдачу оружия никакой ответственности нет, даже заплатить могут немного, но она все равно отказалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125