Возникающему чувству потери, которую невозможно оправдать никакими высокими резонами, не способен помешать даже претенциозный, временами граничащий с дурным вкусом стиль, прежде не свойственный утонченному эстету Мисиме. "Идеологическое" обоснование двойного самоубийства (патриотические чувства и преклонение перед императором) дается не очень вразумительно, как бы скороговоркой чувствуется, что пока это для писателя не главное. Зато сам процесс харакири показан с ужасающей дотошностью.
Читателю, не знакомому с предыдущими произведениями Мисимы, наверняка показалось бы непонятным в авторском послесловии утверждение, что "Патриотизм" - "не комедия и не трагедия, а рассказ о счастье". Но мучительная смерть молодого красивого тела и была для Мисимы высшим проявлением счастья.
Перед смертью поручик и его жена в последний раз исступленно занимаются любовью. "Предстоящая агония придавала наслаждению не испытанную доселе утонченность и чистоту". Итак, все встало на свои места, роковая цепочка выстроилась: эротика для Мисимы неизменно сопряжена с болью, кровью и смертью - вот то "счастье", о котором говорится в послесловии; путь же к счастью лежит через смерть, освященную сиянием политической идеи. Поручик уверен, что "никакого противоречия между зовом плоти и патриотическим чувством нет, наоборот, две эти страсти естественным образом сливались для него воедино".
Харакири, средневековый способ самоубийства, как нельзя лучше подходил для целей Мисимы, сочетая в себе и кровь, и невыносимые страдания. А поскольку харакири считалось привилегией самурайского сословия, истинно японским "изобретением", то, для того чтобы прибегнуть к нему во второй половине двадцатого столетия, требовалось стать крайним, фанатичным националистом. Вот дорога, которой отныне пойдет Мисима.
VI
И зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то открывается, оно тоже - путь.
Н. Бердяев. Ставрогин
Все 60-е годы публика с удивлением наблюдала, как эстет, западник и любимец газетных разделов светской хроники Мисима постепенно превращается в ревнителя национальных традиций, монархиста и ультраправого политика. Сначала появились статьи и эссе, восхваляющие ценности самурайской этики. Затем - публичные выступления перед молодежью. Мисима внезапно воспылал любовью к японским Силам Самообороны, завел себе влиятельных друзей в армейской верхушке и среди лидеров самого консервативного крыла правящей партии. Со временем возникло и воинственное "Общество щита".
Но все это был фасад, подготовка грядущего спектакля. Главное происходило не на митингах и не на тренировках в армейских лагерях, а в тиши рабочего кабинета, за письменным столом, когда писатель оставался один. "Как описать радость работы, когда она идет хорошо? - писал Мисима в своем дневнике. - Словно оседлал земной шар, зажав его между ног, и одним взмахом хлыста погнал вперед, в черную бездну. А мимо, царапая щеки, проносятся звезды..."
Особенно ярко дарование Мисимы в эти годы проявило себя в драматургии. Он очень хорошо знал и понимал театр, с которым была связана вся его жизнь. Она ведь и сама очень напоминает спектакль.
Ему приходилось и ставить спектакли, и играть на сцене, но прежде всего он, конечно же, был драматургом - крупнейшим и самым талантливым в истории современного японского театра. Мисима говорил, что романы - его жены, а пьесы - любовницы, и каждый год ему необходима новая. В самом деле, начиная с 1953 года до последнего года жизни, когда Мисима, втайне уже готовившийся к смерти, объявил друзьям, что с драматургией покончено, он каждый год писал по большой пьесе, не считая одноактных. В токийском отеле "Тэйкоку" он снимал специальный номер, в котором уединялся на последние три дня каждого второго месяца, - для драматурга, способного создать пьесу за одну ночь, этого оказывалось достаточно. Начинал Мисима всегда с последней реплики последнего акта, а затем быстро и почти без исправлений записывал весь текст. "Я создаю пьесы так же, как вода заливает низины, - писал он в эссе "Соблазн драмы". - Рельеф драмы расположен в моей душе ниже рельефа прозы - ближе к инстинктивному, к детской игре".
Театр Мисимы - это неповторимое, магическое сочетание традиционной, классической формы с всегда неожиданным, нередко шокирующим содержанием. Виртуозное владение всеми жанрами старинной японской драмы давало Мисиме возможность вдохнуть новую жизнь в но, кабуки, дзёрури (средневековый театр марионеток). Он изобретательно и остроумно вплетал классические сюжеты и приемы в современность, иной раз даже не японскую, а американскую, как это было при постановке "Современных пьес но" на Бродвее. Прекрасно знал Мисима и европейскую классику. Его "европейская" драматургия начиналась со стилизаций под Еврипида, а кончилась подражанием Расину.
В пьесах Мисимы всегда силен элемент эпатажа, провокации - и в самом их замысле, и в подборе персонажей, а особенно в обилии парадоксов, дерзких, кощунственных высказываний, которые и составляют главную прелесть (в старом значении этого слова: "прелесть" - "соблазн") театра Юкио Мисимы.
Пожалуй, самый большой скандал произвела постановка пьесы "Мой друг Гитлер" (1968) - уже одним своим названием. Сколько раз цитировали его социалистические литведы: вот, мол, смотрите, кто у Мисимы в друзьях ходит. В действительности же "своим другом" Гитлера называет вовсе не автор, а главный персонаж пьесы - восторженный, грубоватый и недалекий вождь штурмовиков Эрнст Рем.
Действие происходит в июньские дни 1934 года, во время "Ночи длинных ножей", когда Гитлер одним безжалостным ударом расправился с обеими экстремистскими фракциями своей партии - и левой, и правой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10