Калмыков дал ему сразу две сотни, сказав, что это только аванс. Ну и очень хорошо. Ничего стыдного Марк Куз в этом не видел, многие его коллеги-журналисты выполняли откровенно грязную работу за куда меньшие деньги. Расхваливали всякую дрянь или возносили под небеса откровенных бездарностей... Марк только усмехался, читая эти статьи. Его товарищи по цеху не знали одного из неписаных правил игры. Что если какого-нибудь артиста, скажем, надо, как это у них говорится, «раскрутить», то вовсе не обязательно его расхваливать. Пресса работает в обе стороны с одинаковым эффектом. «Хвалите меня, ругайте меня, все равно. Главное — пишите!»
Ведь ругать тоже можно по-разному. Об этом Куз сразу сообщил заказчику, заявив тому прямо в глаза, благо похмелье, как всегда, освобождало его от всяких условностей, что если ему, Марку Кузу, что-то не понравится, то он так и напишет. Он-де не продажный писака.
— Конечно, конечно, — ответил Калмыков. — А как же иначе. Главное, чтобы материал прошел. Вы же — профессионал.
Только тогда, когда Калмыков случайно проговорился, Марк понял, за что же заказчик платит деньги. За имя. За то, что великий Марк Куз, чьи статьи ждут тысячи молодых питерских меломанов, чьи книги раскупаются оптовиками на корню... Эх, если бы побольше этих самых книг. Ну ладно, в конце концов, за имя, так за имя. Ему, Марку Кузу, не жалко. Может быть, поэтому от широты души своей он так и не стал богатым человеком. А ведь мог бы. Сабатчиков вот, к примеру, то же самое делает, что и Куз, а уже и сыт, и пьян, и нос в табаке. Но Марк — не какой-то там Сабатчиков. Он воспевать пошлость не станет. Он человек принципиальный. А принципиальность — тоже своего рода капитал. Репутация.
— Который час, дядя?
Куз остановился и оглянулся, ища глазами спросившего. Дядя... Какой он им дядя?..
Посмотрев по сторонам, он понял, что находится в проходном дворе, соединяющем Марата и Пушкинскую. Надо же, ноги сами занесли его сюда, он-то собирался дальше пройти, в сторону Невского.
— Что задумался, дядя? Потерял чего?
Паренек лет семнадцати, небольшого роста, но крепенький, широкоплечий, в тонкой черной кожаной курточке, широких черных же джинсах, улыбаясь, смотрел Марку в лицо.
Чувство опасности у Куза было на редкость хорошо развито. Он не был белоручкой и неженкой ни в детстве, когда дрался на школьных переменах с товарищами, имевшими небрежность обронить в его сторону «жида» или что-то в этом роде, ни позже — на институтских дискотеках или в таких же вот грязных проходных дворах. Опыт общения с уличными хулиганами у него имелся достаточный. Но ни разу в жизни Куз не чувствовал такой явной угрозы своей жизни, как сейчас, при виде этого, с первого взгляда совершенно безобидного, паренька.
Это был не страх, а, скорее, растерянность. Куз понимал, что может одним ударом сейчас уделать этого подростка. Стоит только махнуть ему вполне мускулистой под куцым пиджачком рукой — и полетит парень блестящей своей мордой на сухой, крупный наждак асфальта. Но — за что? Он же ничего против него, Куза, еще не предпринял. Только спросил. Но интуиция подсказывала другое. Сейчас, говорила она, сейчас начнется. Ой, Кузя, шептала она откуда-то из солнечного сплетения, холодным комком поворачиваясь в животе, ой, будет сейчас что-то непотребное.
Глаза парня лучились такой уверенностью, таким недвусмысленным нахальством, что все сомнения, которыми пытался Марк Куз себя успокоить, исчезли.
— Девять, — сказал Куз, быстро глянув на свою «Ракету».
Сказал и шагнул было вперед, но паренек придержал его за рукав пиджака. Спокойно так придержал, по-хозяйски, и глаза его в ответ на быстрый, негодующий взгляд-вопрос Марка ответили вполне натуральным удивлением.
— Ты куда, отец? Постой.
Марк вздохнул. Надо было начинать. Он, как мог, оттягивал момент первого движения, первого удара, зная, что стоит начать — и пойдет дальше рутинный и пошлый процесс, необратимый и, что самое противное, неуправляемый. Подростков бить ему как-то не к лицу, хотя, работая в газете, наслышан был Куз о всяких ужасах, что творили последнее время в городе банды малолетних разбойников.
Но банды что-то не наблюдалось. Парень хоть и крепенький, но один, и явно преувеличил он для себя степень опьянения своей жертвы. Придется ему объяснить, что нехорошо грубить старшим.
Марк резко повернулся к парню лицом, крутанув одновременно рукой снизу, от плеча, широким движением пытаясь освободиться от захвата. Обычно это удавалось, но сейчас рука, описав почти полный круг, наткнулась на непреодолимую преграду. Парень не выпустил рукава Кузиного пиджачка. Словно плоскогубцами, а не пальцами, сжимал он смятую ткань, и Кузина рука на секунду безвольно застыла. Молодой гангстер как будто ждал первого движения своей жертвы. Он быстро разжал пальцы, освободив Кузину руку, и схватил его за отвороты пиджака.
— Ах, ты... — начал было Марк, готовясь всерьез врезать этому наглому хмырю, но подсознательно понимая, что инициативу он уже упустил. А это в уличной драке — последнее дело.
Куз не смог договорить. Парень резко дернул отвороты пиджака крест-накрест, и неожиданно Марк почувствовал, что воздух больше не поступает в его легкие. Ну да, машинально вспомнил он, есть такой приемчик, когда за лацканы. Но от воспоминания легче не стало. Ткань воротника, оказавшаяся неожиданно жесткой, перехлестнула его горло, сдавила сонную артерию, Кузя вдруг словно со стороны увидел, как быстро наливается кровью его лицо, разбухает, синеет. Он попробовал ударить нападавшего ногой, но тот снова опередил нерасторопного журналиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111