– Что вы имеете в виду, Александр Михайлович? – спросил Дронов, стараясь восстановить субординацию.
– Сережа, кончай, – досадливо поморщился Рябой. – Кончай. Дело серьезное. Что слышно?
– Да, собственно говоря, ничего особенного…
– Тело где? Что значит – «ничего особенного»? Тело нашли?!
– Да. Вон стоит «скорая». И труповозка. Все тут.
Шурик покрутил головой и действительно увидел, что из-за красной туши пожарной машины выглядывает бампер скоропомощного «уазика». Там же, очевидно, стояла и труповозка.
– Версии какие-нибудь есть?
– Это к следователю.
– Где он?
Шурик говорил быстро и при этом оглядывался по сторонам, словно стараясь не опоздать.
Сержант даже удивился такому нервному поведению Рябого. Сейчас-то, кажется, торопиться было уже некуда.
– Вон там, у «Волги».
– Ага… Ясно. Слушай, Сережа. Значит, так. У меня к тебе просьба.
– Какого плана?
Шурик снова поморщился. Что за понты выдает этот сержант в самый ответственный момент? Показывает, кто здесь хозяин? Ну да, сейчас, положим, он главный. Хозяин положения. Царь и бог. Так ведь пройдет этот момент, наступит завтра, и снова этот Сережа Дронов превратится из громовержца-вседержителя в рядового мента с мизерной зарплатой. И снова ему понадобится свой в доску Александр Михайлович Рябой. Что за мальчишеская недальновидность, ей-богу?!
– Сережа, – примирительно сказал Шурик, взяв сержанта под локоток. – Сережа. Ты знаешь, за мной не заржавеет. Сделай для меня одну вещь.
– Ну… Слушаю вас, – смирился Дронов.
– Сейчас могут нагрянуть журналисты. И всякие деятели… Ну, по нашему ведомству. Ты меня понимаешь?
– Допустим.
– Так ты организуй ребят – посылайте всех подальше. Чтобы никакой информации… Ну, совсем никакой, конечно, не получится. Что-то просочится, но – по минимуму. Всех просто посылай. Не давай ничего снимать. Никаких вопросов. Никаких интервью. Будут орать про свободу прессы – игнорируй. Будут жаловаться – вопрос решим. Я поговорю наверху, вас прикроют. Да и сам знаешь – это же все несерьезно, вопли всякие, хлопанье крыльев. Пустой звук…
– Это точно. – Дронов хмыкнул. – Пусть себе жалуются. Козлы…
– Ладно, Сережа, я пошел туда.
Шурик повернулся и направился к пожарищу, вокруг которого стояла небольшая кучка зевак – местных жителей.
– Доигрался, музыкант, – сказала тетка в платке, когда Александр Михайлович проходил мимо группы любопытных жителей Пантыкино. – Доигрался, сердешный.
– Хорошо, все село не спалил. Понаедут с города, с Москвы, только хулиганить мастера. А работать не хотят, – качал головой мужчина в спортивном костюме. – Тунеядцы чертовы! В другое время таких… Ох! – Мужчина махнул рукой и сплюнул.
– Да что говорить! Всю страну сожгут, не то что дом. Полный бардак!
– Это не Ромка, – вмешалась в разговор бабка в ватнике, который, несмотря на теплый день, был застегнут на все пуговицы. – Ромка еще вчерась в Москву уехал. На машине своей. Вишь, машины-то нет. Это он и уехал. Я видала, что этот, с Ленинграду, он один остался тут. А Ромка – уехал, точно говорю. Оставил этого, который с Ленинграду, его одного оставил. Вот так. Он и сгорел, этот, с Ленинграду. А Ромка вернется – тут ему и новость. Будет думать потом, кого в дом пускать.
Сгоревший дом действительно принадлежал хозяину одного из московских клубов Роману Кудрявцеву. Леков знал его давно, еще со времен своей начальной, подпольной артистической карьеры, когда он приезжал в Москву нищий, голодный, без гитары и не только без вещей – даже без зубной щетки и двушки, чтобы позвонить из автомата. Леков всегда прямиком шел к Роману на Садово-Кудринскую. Если друга не было дома, он сидел в подъезде, дожидаясь, когда светский, насколько это можно было при советской власти, Роман вернется после очередных ночных похождений.
Кудрявцев был первым, кто понял, что Леков – по-настоящему талантливый музыкант. Обладая достаточным количеством знакомств в самых разных кругах, а также определенной смелостью, хитростью и быстрым умом, Роман стал «продвигать» молодого ленинградского рокера, устраивать ему выступления, платить деньги и пытаться как-то вывести из подполья на большую сцену.
По сути, Роман был открывателем лековского таланта, «крестным отцом» артиста Василька, тем, что позже стало называться «продюсер».
Однако в далекие семидесятые годы Кудрявцев не стремился как-то называть свою работу, да и работой ее не считал. Ему нравился Васька Леков, Роману было весело с этим совершенно безумным парнем, и богатый московский друг не стремился превратить Лекова в источник дохода.
Доход у Романа Кудрявцева был и без того вполне стабильный, хотя требовал больших затрат нервов, времени и физических сил. Покупка икон у бабушек из далеких сибирских деревень и продажа подреставрированных, как говорили в его кругу, «досок» иностранцам было очень опасным бизнесом, хотя, для семидесятых годов, более чем прибыльным. Организацию же концертов своему товарищу Роман рассматривал как легкое развлечение, связанное со сравнительно небольшим риском, к тому же оно приносило удовольствие и давало отдых от бесконечных поездок по русским деревням на раздолбанном «Москвиче».
Потом, когда артистическая карьера Лекова круто пошла вверх, Роман, кажется, на время потерял интерес к своему собутыльнику, товарищу и партнеру по амурным похождениям. Тут и перестройка случилась, Кудрявцев ушел в квартирно-антикварный бизнес, одновременно занимаясь организацией ночных клубов. В конце концов он понял, какие дивиденды сулят подобные клубы, если поставить их, что называется, на твердую ногу, и сосредоточился только на этом направлении своей деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132