– Скажите, это правда, что ли, Леков?
– Посмотрим, – буркнул Буров, взглянув туда, куда показал мальчишка в грязном белом халате.
Когда Шурик, следом за капитаном, прошел мимо санитаров, он вдруг почувствовал очень знакомый за много лет общения с музыкантами и деятелями шоу-бизнеса запах. Санитары, вне всякого сомнения, смолили косяки, причем весьма крутые. Шурик знал толк в конопле и мог сказать, что папиросы ребят в белых халатах забиты очень хорошей травой, ну просто очень хорошей!
Буров, однако, вроде бы не обратил на запах конопли никакого внимания. Он подошел к лежавшим на земле носилкам и встал над ними, глядя на Шурика.
– Вот это? – спросил Александр Михайлович.
– Это, это.
Второй санитар, постарше, с редкой бородкой на длинном худом лице, похожий на монаха, иссушенного многодневным постом, наклонился над носилками и дернул за «молнию» черного пластикового мешка.
– Вот он, родимый. Боксер.
– Заткнись, Юра, – рявкнул Буров.
Шурик быстро отметил про себя, что капитан, оказывается, довольно близко знаком с санитарами – интонация, с которой следователь обратился к «монаху», была допустима только между людьми, давно друг друга знающими.
– Ну? Что скажете? – снова спросил Буров у Шурика.
– А черт его знает… Это точно он?
Александр Михайлович разглядывал то, что лежало в раскрытом теперь блестящем пластиковом мешке.
Очевидно было, что эта черная масса, в которой отчетливо угадывались очертания человеческой фигуры, и была некогда человеком, только вот определить, мужчина это или женщина, молодой парень или взрослый мужчина, с первого взгляда представлялось совершенно невозможным.
Неровный, словно неряшливо вылепленный детской рукой из смеси черного и коричневого пластилина, мятый шар вместо головы, переплетения немыслимо изогнутых толстых змей вместо рук и ног, спутавшихся липким клубком на месте груди, короткий, неправильной формы прямоугольный обрубок вместо тела…
Мертвец лежал в так называемой «позе боксера» – остатки рук прижаты к груди, ноги, согнутые в коленях, подтянуты к животу…
– Да-а, – зажав нос, наконец-то выдавил из себя Шурик. – Так, на взгляд, и не скажешь – он, не он…
– Я боюсь, что и не только на взгляд, – покачал головой Буров. – Можно основываться на показаниях свидетелей.
– А что они там показывают? – спросил Шурик, продолжая разглядывать обгоревший труп.
– Свидетели, Александр Михайлович, говорят, что точно уверены – Леков был один в доме. Вот… – Буров достал из папки лист бумаги. – Львова Екатерина Семеновна… Она, по ее словам, день и ночь наблюдала за домом Кудрявцева. Пенсионерка, делать нечего. Кудрявцев уехал ночью, на своей машине, с девчонками. Леков утром вышел, посидел на лавочке, покурил, она еще ругалась, кричала на него, что окурки бросает вокруг, запалить может. Вот, как она говорит, и запалил, наверное. Только изнутри.
– Пьяный был?
– Пьяный, пьяный, – поглядывая на блестящее черное месиво, утвердительно кивнул Буров. – Не просыхал несколько дней. Запойный он, что ли, у вас был?
– Не то слово, – ответил Шурик. – Такой кадр поискать еще надо.
– А чего искать? – растягивая слова, спросил подошедший на разговор молоденький санитар. – Нашли уже. Вот он, родная душа. Лежит сми-ирно. Больше выпивать не будет. Спокойный стал…
Следователь внимательно посмотрел в лицо санитара, потом повернулся к его коллеге.
– Юра! Сделай так, чтобы я этого торчка больше здесь не видел.
– Пойдем, Сулим, в машине посидим. – Старший санитар обнял младшего за плечи, увлек в глубь «скорой», усадил там на лавку и, снова вынырнув на свет божий, встал рядом с носилками.
– Ты, Юрик, не охуевай так-то уж… – Буров взглянул на санитара – словно ледяной водой из ведра окатил. Однако санитар Юрик, видимо, был закаленным человеком. Тяжелый арктический взгляд следователя его не смутил. Юрик улыбнулся и вставил в рот новую папиросу.
– Слушай, ну чего ты, Петрович? – ответил он следователю. – Ну чего ты?
– Не въезжаешь? Борзеете впрямую!
– Петрович, у нас работа адовая!
– Чего?
– Работа адовая! Маяковский прямо про нас написал. Помните, Андрей Петрович, поэму великого советского поэта?
– Помню, помню. Я все помню, ты не волнуйся… А у меня, ты, значит, считаешь, райская жизнь?
– Не-е. Какое там! У тебя, Петрович, тоже не фунт изюму. Город-сад строишь, тут не на одно поколение…
Шурик, потоптавшись на месте, кашлянул и посмотрел на санитара.
– Слушай, мастер, может, закроешь его уже?
– Жмура-то? Закроем, конечно. Что, запах достал?
– Есть немного.
Александр Михайлович совершенно спокойно переносил вид крови и не смущался видом мертвецов, которых за свою насыщенную самыми невероятными событиями жизнь видел во множестве и самых разных. От утопленников и повешенных до сбитых машинами, выпавших из окна высотного дома и вот таких, обгоревших до неузнаваемости. Был даже один случай, когда Александру Михайловичу пришлось лицезреть поле, на котором были разбросаны останки некоего администратора, зашедшего за ограждение и попавшего под невидимые в своем бешеном вращении лопасти ветродуя на киносъемке.
Снимали клип мурманской группы «Молоток». Группа Шурику не нравилась, она вообще никому не нравилась – парни в черной коже извлекали из своих гитар старомодный скрежет, грохотали барабаны, длинноволосый солист на ломаном английском выкрикивал строчки своих незамысловатых сочинений, в переводе на родной язык звучащих примерно как «Ты меня не любишь, а я тебя люблю, хорошая девочка Маша…»
Деньги у ребят были, и были в достаточном количестве для того, чтобы настоять на собственном сценарии клипа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132