)
Марина. Будет ли у нас когда-нибудь свой дом? Будет семья? Скажи.
Шубин. Будет. Обязательно будет. Поверь мне.
Марина. Правда?
Шубин. Правда! (Целует ее.) Только поверь.
Марина. Вот сейчас я чувствую себя самым счастливым человеком на свете... (Неожиданно вспомнив и помрачнев.) Разговор с Красноярском... Заказал разговор в номер гостиницы... Сомов же приехал сюда прямо с аэродрома? Как странно...
Занавес
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Кабинет врача в клинической больнице. Чисто. Светло.
Шубина и Сомов продолжают разговор. Шубина, в белом
халате и белой врачебной шапочке, сидит за столом. Сомов
сидит на краю медицинской кушетки. Белый халат он
накинул на плечи.
Татьяна Леонидовна (после паузы). Мне всегда его не хватало, я всегда его ждала, я всегда чувствовала себя одинокой... Ему мешала моя любовь... Он хотел жить так: нужна я ему - он со мной, не нужна - он ушел или уехал. Когда я ему говорила, что это несправедливо, он отвечал: "Мир так устроен. Мужчина должен быть свободным". Он шутил, но он действительно так жил... Я пыталась бороться с этим, пыталась стать необходимой ему... Я нашла свой путь... С головой ушла в работу, в науку. Но как мне надо было себя переделать! Ведь дом оставался домом. Я старалась быть сдержанной, но часто за моей сдержанностью, за внешним спокойствием бушевали такие горькие, такие тяжелые мысли. И такие несбывшиеся мечты и желания, что приходилось уходить из дому, и часами бродить по бульварам, и обуздывать себя, и возвращаться домой укрощенной. Все на время опять становилось на свои места: он был спокоен, казался счастливым, обнимал меня и летел куда-то дальше.
Сомов. Вы со мной очень откровенны.
Татьяна Леонидовна. Да. Очень. А почему бы нет? Разве мы первый год знакомы?
Сомов. А любил ли он вас, дорогая Татьяна Леонидовна?
Татьяна Леонидовна (не сразу). Любил. Но он стремился к тому, чтобы его не связывали любовью. Путы супружества ему мешали. Да это не самое главное. Я приноравливалась. А он не пытался жить моей жизнью, и не старался, и не пробовал интересоваться чем-то моим, перешагнуть какой-то барьер... Да! Шубин, такой, какой он есть, - очень цельная натура! Добрый, милый, обаятельный, увлекающийся, талантливый. Шубин привык жить легко. Но эта привычка мешает ему видеть, что делается вокруг. Даже в соседней комнате. Я не хочу говорить сейчас, что он-де плохой, а я-де хорошая. У меня, вероятно, тоже немало своих недостатков.
Стук в дверь. В комнату заглядывает медсестра.
Медсестра. Татьяна Леонидовна! Разрешите? Здесь пришли...
Татьяна Леонидовна. Что такое?
Медсестра. Пришли к военному, которого вы прошлой ночью оперировали. Пропустить? Очень настаивают.
Татьяна Леонидовна. А как он себя чувствует?
Медсестра. Состояние удовлетворительное. Температура тридцать семь и пять.
Татьяна Леонидовна. Кто пришел?
Медсестра (пожав плечами). Молодая женщина.
Татьяна Леонидовна (подумав). Пусть пройдет. Только ненадолго. Предупредите: пятнадцать минут! И проследите сами, чтобы не дольше. Что еще?
Медсестра. Больному Файзулаеву сегодня снимают швы. Можно без вас?
Татьяна Леонидовна. Нет, нет. Я сама. (Смотрит на часы.) Готовьте!
Медсестра уходит.
(Помолчав.) Часто думалось мне: вот он приходит и говорит: "Мне твоя любовь не нужна. Я люблю другую женщину!" Как бы я поступила? И я решила: в два счета скручу всю свою любовь и выброшу из сердца! Однажды он пришел откуда-то и сказал мне: "Я люблю другую женщину". Он не сказал мне: "Твоя любовь мне не нужна", но он, прямо и честно глядя мне в глаза, сказал: "Я люблю другую женщину". Полгода мы мучились, а потом все-таки разошлись. Это было нелегко. Особенно тяжко было детям. Они любят его.
Сомов. А вы?
Татьяна Леонидовна. Нет. Теперь уже нет. Я сейчас перед вами, дорогой друг, не покинутая, не оставленная женщина, а живая и уверенная, с буйством душевным, с желанием нового, со страстным желанием жить! Иные мне говорят: "Молодость-то прошла!" Ну и что? А вот приближения старости я не чувствую! Многие мои подруги состарились и в тридцать лет, а я не готова. Не могу! Не хочу!
В кабинет входит больничная няня. В руках у нее поднос,
на нем стакан чаю и блюдце с бутербродами. Она ставит
все на стол.
Няня. Кушай, Татьяна Леонидовна! Я нынче бутербродики с твоей, с докторской колбаской взяла. А бубликов не было. Кушай! Время! (Приглядывается к Сомову.)
Татьяна Леонидовна. Благодарю, нянечка! (Сомову.) Хотите чаю?
Сомов. Нет, спасибо! Я совсем недавно завтракал.
Няня выходит.
Вам можно позавидовать. Простите, я не то хотел сказать...
Татьяна Леонидовна. Нет, нет! Вы именно так хотели сказать. И вы не ошиблись. Пожалуй, мне действительно можно позавидовать! Я люблю жизнь, и я научилась ценить ее. Может быть, моя профессия помогла мне в этом. Очень часто после трудной операции, особенно сердца, я думаю о законах бытия и вот совсем, ну ни капельки не боюсь смерти, по-новому начинаю относиться к жизни. Я наслаждаюсь ею! Духовно! Физически! Всем существом! Этой весной я была на Кавказе. И там я впитывала каждую минуту жизни. Бродила под южным солнцем, и каждый камешек мне был дорог, и я была счастлива тем, что есть дивный лапах кипарисового дерева, и запах только что выпеченного хлеба, и ночью в небе Большая Медведица, и в праздник над сельской парикмахерской, откуда тянет дешевым одеколоном, - красный флаг. Как хорошо! Хочется все запомнить, на все наглядеться, ничего не пропустить! И никого я не жду, а скучаю только по детям. Их мне не хватает. Не дождусь того часа, когда снова их увижу... И все это называется совсем просто: жить!..
Сомов. Да вы, Татьяна Леонидовна, поэт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14