"Что вот, мол, так и так,
Товарищи мои.
В селе у вас
Лишь щи да квас;
Все так же, словно брат с сестрой,
Соха в почете с бороной.
Вам надо б трактор завести
(к культуре ближе подойти),
Вам надо б радио в деревне провести".
И ну рассказывать и ну доказывать...
Но тут неглупый кум Фадей
(что из толковых был людей
И ход и выход каждый знал)
Недолго думая сказал:
"Мы о культуре все уж знаем,
На трактор деньги собираем,
А ты бы, добрый гражданин,
Пожертвовал бы хоть алтын,
Вместо того чтоб говорить
и трактор с радио-м хвалить".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мораль сей басни такова:
Что много тех людей на свете белом,
Которым надо рассказать,
Что людям лучше помогать
Не только словом, но и делом.
Жили мы круглый год на даче, принадлежавшей неким Яковлевым, занимая первый этаж дома, одиноко стоявшего в запущенном парке. Ходить в школу было далеко, и потому первоначальное образование я получил в семье.
Кто-то из знакомых порекомендовал родителям взять для присмотра за детьми оставшуюся без работы прибалтийскую немку. Эмма Ивановна Розенберг вошла в нашу семью и с присущей ей немецкой педантичностью взялась за воспитание своих подопечных.
Я с душевной теплотой вспоминаю эту сухопарую, жилистую старую деву, заложившую в мой характер основы самодисциплины и обучившую меня немецкому языку настолько, что я еще в детстве мог свободно в первоисточнике читать Шиллера и Гете. Не прошли мимо меня и приключенческие романы немецкого автора Карла Майя, которыми я зачитывался при свете карманного фонаря, накрывшись с головой одеялом, в те часы, когда детям было положено спать.
Не обошлось в моем домашнем воспитании и без сельского попа.
Две зимы кряду наезжал к нам на своей лошадке, три раза в неделю, молодой священник - отец Борис, он же Борис Васильевич Смирнов. В его задачу входило преподать мне основы географии, истории и русского языка. По своей инициативе он попытался было занять меня и законом божьим, однако старания его были безуспешны, ибо "агитки" Демьяна Бедного начисто вытесняли из моей головы и Новый и Ветхий заветы.
В обычную школу я пошел с четвертого класса после переезда семьи в Москву.
Отец познакомил меня со стихами Маяковского, Есенина, Демьяна Бедного. Влияние именно этих поэтов наиболее сильно сказалось на моих детских поэтических опытах. Но больше всего я любил сказки Пушкина, басни Крылова, стихи Лермонтова и Некрасова.
Коротая вечера, я выпускал домашний "литературно-художественный" журнал, был одновременно и редактором, и художником, и единственным автором этого издания. Читателями этого журнала были домашние и ближайшие родственники, посещавшие нас.
Приведу одно из стихотворений, "опубликованных" в моем журнале:
РЕКА
Как змея извиваясь
Меж крутыми брегами,
Течет речка в озера
Голубыми водами.
По брегам растут ивы,
Что раскинули ветви,
Посредине же речки
Рыбаки тащат сети.
Ее воды прозрачны,
Дно песчано, глубоко,
По брегам же местами
Растет кучкой осока.
Верхоплавки играют,
Щуки ходят кругами.
Течет речка в озера
Голубыми водами.
Отец послал без моего ведома несколько стихотворений на отзыв одному известному московскому поэту. "У мальчика есть способности. Однако трудно сказать, будет ли он поэтом. Могу только посоветовать: пусть больше читает и продолжает писать стихи", - гласил ответ Александра Ильича Безыменского.
Домашние публикации меня не удовлетворяли. Я мечтал напечататься по-настоящему...
Сочинив однажды в стихах "Сказку про медведя" и переписав ее печатными буквами, я направился в одно из московских издательств. Оно помещалось в небольшом особняке под № 7 по Гоголевскому бульвару. Это было частное издательство Мириманова, издававшее детские книжки. С трепетом вошел я в помещение, в котором волнующе пахло типографской краской. Меня провели к "самому главному". Маленький щуплый старичок с козлиной бородкой, в толстовке, принял меня как настоящего автора. Он предложил мне сесть, мельком просмотрел рукопись и попросил оставить ее на несколько дней. На прощанье он протянул мне три рубля. Это был мой первый денежный аванс! Надо ли рассказывать, что я, выйдя за ворота, тут же оставил его у моссельпромщицы, торговавшей с лотка ирисками и соевыми батончиками.
А спустя неделю я держал в дрожащих пальцах напечатанный на издательском бланке ответ, в краткой, но убедительной форме отклонявший мою рукопись как непригодную для издания.
Этому предшествовал трагикомический момент: письмо было адресовано мне, однако сперва попало случайно в руки отцу, который, не обратив внимания на инициалы адресата, вскрыл его и, не разобравшись, принял ответ издательства на свой счет - он как раз ждал письма из какого-то журнала, куда послал свою статью...
Сколько еще подобных отказов получил я из разных редакций, пока наконец в июльской книжке журнала "На подъеме" за 1928 год (г. Ростов-на-Дону) не появились мои первые "по-настоящему" напечатанные стихи "Дорога":
Черный ветер гнет сухой ковыль,
Плачет иволгой и днем и ночью,
И рассказывают седую быль
Зеленеющие бугры и кочки.
Гнутся шпалы, опрокидываясь вдаль,
Убегая серыми столбами.
И когда мне ничего не жаль,
Кочки кажутся верблюжьими горбами.
"Очень не восхищайтесь, учитесь работать и шлите нам свои стихи", писал мне, пятнадцатилетнему начинающему поэту, секретарь редакции, высылая в Пятигорск авторский номер журнала. К этому времени наша семья переехала из Москвы в Пятигорск.
Город мой, Пятигорск!
Мой приветливый город
Руки к солнцу простер,
Украшая Кавказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15