. Не зря я плакался сам себе в жилетку. Мы, конечно, не кандидаты филологических наук, но тоже представляем себе, сколько могут стоить прижизненные издания Пушкина и Радищева. Я достал блокнот.– Можете мне перечислить книги?Он взял листок бумаги со стола Комарова.– Вот, Константин Петрович уже записал. И я тут цены проставил, букинистические. Знаете, на такие книги даже в каталоге цена определяется не твердо, а от какой-то суммы и дальше вверх, на усмотрение оценщика.Я глянул на итог, подведенный комаровской рукой: четырнадцать тысяч. Чем не мотив? – как любит говорить наш начальник. Внизу было написано: “Горбатенькая Анна Николаевна”. И адрес с телефоном.Буйносов встал, развел руками.– Вот, собственно, и все. Константин Петрович что-то задерживается, а мне пора. Вы можете подписать мне пропуск?– Могу... – Я все прикидывал, как спросить его про “Ольгу”. Ничего тонкого не придумал и хотел уже брякнуть напрямую, когда появился Комаров.– Побеседовали? – усмехнулся он, усаживаясь за свой стол и подписывая Буйносову пропуск. Я подумал, что нет худа без добра: может быть, к следующему разговору с кандидатом филологических наук и придумаю способ, как потоньше задать ему этот деликатный вопрос. У меня на сей счет имелись кое-какие соображения.Когда Буйносов ушел, я доложил Комарову про Горовца. Он молча снял трубку и набрал номер.– Алексей Степанович? – (Я понял, что он звонит зам начальника УБХСС.) – Комаров. Можешь выяснить: твоим ребятам такое словосочетание – Горовец Виктор Сергеевич – что-нибудь говорит? Ах, прямо тебе говорит? Ну-ну.Несколько минут он слушал не перебивая, потом поблагодарил и попрощался.– Спекулянт, – кратко передал он содержание своей беседы. – В основном живопись, во вторую очередь антиквариат. Пока по разным делам проходил свидетелем, прямо его не зацепили ничем. Хорошая прикрышка: художник, коллекционер. Ну, рисунками своими он сейчас и на бензин себе не заработает, хотя раньше, сказывают, работал много.“Значит, все-таки было чего опасаться моему пухлому приятелю”, – подумал я. Да, в его положении – чем меньше контактов с нашим учреждением, тем лучше. А то ведь, не дай Бог, начнем ковырять, посыплется краска – не оберешься хлопот с реставрацией!– Чем не мотив? – спросил Комаров. – Девчонка могла художника на чем-нибудь поприжать. Она ведь, как я понял, крупная была любительница всяких разоблачений.Возвращаясь к себе, я размышлял над тем, что мотивов прикончить Ольгу Троепольскую набирается все больше. Еще чуть-чуть, и станет ясно, что у нее просто не было шансов выжить.Когда я открыл дверь в нашу комнату, то застал там всю компанию. Северин курил у окна, пускал дым в форточку и даже не обернулся на мой приход. Балакин с бессмысленным выражением на лице окучивал карандашом цикуту. Гужонкин, как-то криво и неопределенно ухмыляясь, сидел в углу. У него был толковый вид приятеля фокусника, который знает, какую штуку нам сейчас отмочат, но не имеет права фыркать раньше времени. Все молчали.Я шагнул на порог и врезался лбом в это молчание, как пассажир, забывший пристегнуться ремнем безопасности.– Ну что еще случилось? – спросил я, мгновенно ощущая тоскливое томление под ложечкой. – Опять убили кого-нибудь?– Вроде того, – пробормотал Гужонкин и принялся массировать себе затылок.– Леня, просвети товарища, – Jio-прежнему не оборачиваясь, скучным голосом попросил Северин. – У меня что-то голова просто раскалывается.– Значит, так, – начал Гужонкин. – Для начала, как только ты ушел, позвонил старик Макульский. Видишь ли, у этой девчонки в паху все вены исколоты...У меня глаза полезли на лоб. Ольга Троепольская – наркоманка?!– Ну и общая диагностическая картина соответствует, – продолжал он. – Почки, печень, желудок, кровеносная система. Явные следы долговременного употребления. Скорее всего перветин. Но не исключены и маковые производные, вплоть до морфия.Я только и мог, что обалдело потрясти головой.– Ну, тут уж, сам понимаешь, мы все вместе двинули к ней на квартиру. А там... Как я и предполагал, все дело оказалось в пальчиках...– Покороче... – проскрипел Северин от окна.– Короче некуда, – откликнулся Гужонкин. – В кухне, на посуде Троепольской, на столе, даже на банках с вареньем мы нашли одни и те же отпечатки. Того же “неустановленного лица”, что и в комнате.Он замолк, как бы предлагая дальше додуматься мне самому. Но на меня нашел некий ступор: я чувствовал, что здесь что-то неладно, мучительно готов был вот-вот найти отгадку, но в последний момент мысль срывалась с гладкой поверхности и валилась на спину лапками кверху.– Тогда мы поехали в редакцию, – продолжал Гужонкин, правильно оценив отсутствие у меня реакции, – и там на дверце маленького сейфа обнаружили несколько разнообразных отпечатков, но больше всего – каких? – спросил он тоном учителя, закрепляющего пройденный материал.– Неустановленного лица, – автоматически ответил я, сам себе боясь признаться, что понимаю, куда он клонит.– Правильно! – подтвердил Гужонкин. – После чего мы достали со шкафа графин, из которого Троепольская – только Троепольская! – поливала цветы у себя на подоконнике. На нем были – что? – Он вопросительно ткнул в меня пальцем.Я уже обо всем догадался, но догадка выглядела так нелепо, что я молчал.– Пальчики неустановленного лица! – торжественно провозгласил Гужонкин. – Ну, естественно, тогда уж мы поехали в поликлинику и попросили нам показать амбулаторную карточку, так сказать, покойной. Никакими специфическими заболеваниями она, правда, не страдала, ни зато три года назад перенесла операцию по поводу флегмонозного аппендицита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76