Надеюсь, разговор у нас получится.
В годы перестройки Дима читал и слышал о том, как в годы застоя органы вербовали себе стукачей. В общем, он был готов к такому повороту дела. Но в какой именно форме поступает обычно предложение о «сотрудничестве» не знал и ожидал этого с некоторым интересом. При этом он совершенно не представлял, как поведёт себя в данной ситуации.
Сначала Владимир дотошно расспрашивал Котова о каждом в отдельности участнике «Обводного канала». При этом он вытягивал не только факты, но и предполагаемые модели поведения его товарищей в заданной ситуации. «Допустим, что у Степанова заболеет ребёнок. Он сможет бросить ансамбль перед выездом на гастроли?» — «Не знаю. Хотя, вряд ли…»
Котов отвечал, не задумываясь. Только уже потом, вспоминая подробности, он понял, что каждый вопрос — продуманная ловушка. Лейтенанта Соколова не интересовал вопрос целостности группы; ему нужно было понять, сможет ли Степанов бросить семью и остаться за кордоном.
Часа через полтора, к великому облегчению Котова, начинавшего уже заговариваться, вопросы были исчерпаны. Владимир подвёл итог:
— Хорошо, ладно. Я вижу, вы ребята надёжные. Можно положиться. С некоторыми другими хуже…
— А кто ещё поедет?
— Вот это мы и пытаемся решить. Уже точно поедут «Земляне», «Верасы» и «Автограф», а остальные… не знаю. Народ очень ненадёжный: и верующие, и диссиденты, и наркоманы… Комсомолу легко рекомендовать, а спросят в конечном счёте с нас. А много нас?… — Соколов посмотрел на Диму честными глазами.
«Вот оно», — подумал Дима, начиная понимать.
— Мы ведь не можем приставить сотрудника к каждому выезжающему за границу. На это ни у какого государства ни людей, ни денег не хватит. Вся надежда на таких сознательных парней как ты, Дима. Поможешь?…
Владимир с надеждой посмотрел в котовские глаза, и ответить «нет» в таком контексте было бы неприлично.
«В принципе, — подумал он, — пусть лучше я буду у них числиться своим, чем кто-то другой будет следить за каждым моим шагом. Буду говорить им только то, что всем и так известно, пусть фиксируют, — в конечном счёте они же и останутся в дураках…»
Всё это промелькнуло у Димы в голове за три секунды. Он пожал плечами и сказал:
— А что делать-то надо?
Расставались они почти друзьями. Котов подписал документ, в котором давал обязательство сотрудничать с органами КГБ, не разглашать информацию и получил агентурную кличку «Алексей».
На прощание Владимир крепко пожал ему руку и пообещал позвонить. Когда Котов наконец выбрался на свежий воздух, в голове у него царила полнейшая неразбериха.
— Ну как? — спросил вошедший в кабинет Потехин.
— Всегда бы так работать.
— В Москве «Воскресение» и «Машину времени» зарубили.
— Да и чёрт с ними, — Соколов поднялся и щёлкнул замками дипломата. — Пускай по подвалам сидят, если родину не любят. Пошли обедать.
«Так ведь я уже…» — чуть не сказал Потехин, но передумал.
Вернувшись домой, Дима лёг на кровать и пролежал, глядя в потолок, до самого вечера. Только здесь, в спокойной обстановке, до него дошло, что теперь он не такой как все, что падение его юридически оформлено и скреплено его собственноручной подписью.
Самое обидное было в том, как легко его поддели на крючок. Не купили, не запугали, а просто попросили. И у него не хватило твёрдости отказаться.
Время от времени Котова охватывало чувство страха от непоправимости того, что случилось: проклятая подписка о сотрудничестве с КГБ была навечно подшита к его личному делу, и кто знает, не явится ли она когда-нибудь достоянием всеобщей гласности?…
«По крайней мере, — твёрдо решил для себя Котов, — больше они от меня ничего не получат. Никаких донесений — ни настоящих, ни липовых».
Чувствуя себя девицей, которую заманили и над которой жестоко надругались, Дима ощутил потребность излить кому-нибудь своё горе. Или, хотя бы, не оставаться одному.
Дима включил в розетку молчавший телефон и позвонил Степанову.
— Чем занят?
— С работы пришёл, щи хлебаю.
— Ко мне подтянешься?
— Ещё что-нибудь разучивать? Не по кайфу что-то сегодня.
— Просто выпить.
— Так бы сразу и говорил. Что брать?…
Минут через сорок Степанов принёс четыре бутылки портвейна. Первые две выпили, глядя в телевизор, в почти полном молчании. Открыв третью, Котов заговорил:
— Слушай, у тебя были какие-нибудь дела с ГБ?
Подумав немного, Степанов ответил:
— На заводе в Особом отделе давал расписку о неразглашении. Давно, ещё когда оформлялся.
— Нет, это не в счёт. Клянись, что никому не расскажешь.
И он рассказал всё, что с ним сегодня произошло.
Реакция Степанова была спокойной и даже ободряющей.
— Это хорошо, что ты в залупу не полез. Правильно поступил.
— Ты думаешь?…
— Кому-то надо было. Иначе, прощай гитара. Могли бы и посадить. Лёху Романова из «Воскресения» чуть не посадили. Будто бы за левые концерты.
— Получается, что я за всех отдуваюсь! — повеселел Котов.
Степанов разлил, и они чокнулись.

Время «Икс»

Седьмого ноября 1983 года страна Советов отмечала 66-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции. За несколько дней до начала торжеств столица была до неузнаваемости разукрашена флагами, гирляндами, кумачовыми полотнищами и портретами членов Политбюро. Портреты развешивались в ряд на стенах домов, и каждый из них заслонял несколько окон жилых квартир. Некоторые полотна с изображениями основоположников —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92