Однако, защищаясь, он поднял вверх руки, мобилизуя силу присущего ему самообладания, чтобы направить ее против неизвестного, чуждого ему доселе свойства его личности.
– Франк, ну пожалуйста! Я не хочу неприятностей, – с трудом выдавил он из себя, однако адский пес, который неожиданно пробудился в нем, едва этот мерзкий тупица осмелился коснуться Стеллы, уличил его во лжи и стал рваться с поводка, который, видимо, был не прочнее ангорской нити.
– Неприятности ты уже имеешь, дерьмо! франк крепко схватил его за плечо. Черной ненавистью пылали его глаза в тот момент, когда он замахнулся и со всей мощью вновь всадил стиснутый кулак в лицо Давида. Давид удерживал разъяренного пса, сидевшего внутри него, еще в течение двух болезненных ударов, полученных от соперника, но затем зверь сорвался с поводка, и Давид снова ударил.
Сила этого удара не только сбила долговязого с ног – она протащила его три-четыре метра по земле и бросила на накрытый стол, стоявший около костра, – на нем были расставлены салаты, закуски и бочонки с пивом. Стол не выдержал тяжести, покачнулся, подался вперед, и яичная лапша, сардельки, длинные батоны, пивные бочонки погребли Франка под собой в один момент, а он только беспомощно размахивал руками. Чич, известный тем, что обычно всегда находился на стороне проигравшего до тех пор, пока жизни этого проигравшего и его собственной ничто не угрожало, подошел к поверженному колоссу и опустился рядом с ним на колени, чтобы помочь ему в его борьбе с завалившими его съестными припасами.
Стелла смерила Давида взглядом, который в основном выражал все то, что он и сам чувствовал в эти секунды: ужас, смятение, беспомощность, удивление и, прежде всего, уверенность, что сейчас им лучше всего исчезнуть, отправиться в какое-нибудь отдаленное местечко, прежде чем ноги франка снова начнут прочно подпирать его тело. Она схватила Давида за руку и хотела потащить его за собой, когда рядом раздался испуганный возглас Чича:
– Дело дрянь, старина! Думаю, ты сломал ему челюсть. – И Чич выругался, глядя на белое как мел лицо Франка.
На физиономиях стоявших поблизости одноклассников отразился ужас, а также – что было гораздо хуже – упрек.
«Черт его побери!» – в который уже раз подумал Давид. Что он, собственно говоря, такого сделал? Он ведь только оборонялся. Никто не мог предположить, что единственный удар его нетренированных, слабых от природы рук достаточен для того, чтобы…
Что-то твердое и холодное коснулось его лба. Зеленые осколки стекла разлетелись во все стороны, опасно поблескивая в мерцающем свете костра. Давид почувствовал, как теплая густая кровь обильно течет из раны над его левой бровью, еще прежде, чем понял, что это один из сообщников Франка разбил пустую бутылку из-под шампанского о его голову. Он ожидал от себя, что продержится на шатающихся ногах самое большее несколько секунд, прежде чем головокружение и боль одолеют его и на время перенесут в блаженный, как он надеялся, мир грез. Но ничего подобного с ним не случилось. Лишь очень недолго он ощущал неприятное жжение над левым глазом и короткое стягивание, похожее на судорогу, которая, однако, за полсекунды словно распознала неправильность появления раны не на той части тела и не у того человека, признала ошибку и так же внезапно, как и появилась, исчезла. И больше ничего? Или он находится в шоке и потому ничего не чувствует?
Сообщник Франка некоторое время переводил недоверчивый взгляд с горлышка бутылки, которое он все еще держал в руке, на Давида, потом заметно побледнел, бросил бутылку в канаву и попятился.
Стелла буквально остолбенела, она растерянно смотрела на Давида широко распахнутыми глазами, недоверчиво приоткрыв рот.
Был ли в самом деле только шок причиной того, что он смог устоять на ногах после столь сильного удара? И кто наделил его такими непривычными для него силами, что он смог без труда сломать челюсть Франку? Боже милостивый, неужто он способен серьезно ранить человека? Или он и вправду одержим каким-то злым демоном, который блокировал его боль, чтобы Давид отдал ему за это свою душу?
По крайней мере, в этот момент все действительно смотрели на него как на одержимого демонами, а иные воображали, что сейчас у него из ушей полезут безобразные, гадкие щупальца чертенят.
Он крутанулся на каблуке-и внезапно бросился бежать. Только когда лесная тьма прочно окутала его своим защитным покрывалом, Давид замедлил шаги. Примерно на полпути между поляной и зданием интерната он остановился, опустился на колени и дал волю слезам, стыду и ужасу.
Ему казалось, что он довольно долго просидел на корточках в лесных дебрях, непрерывно всхлипывая, однако после того, как он, собравшись с силами, снова встал на ноги, Давид обнаружил, что это не так. Когда он дошел до площадки парка, расположенной на самом краю монастырской территории, всего через несколько мгновений после него, тяжело дыша, из подлеска выбежала Стелла.
– Давид! Подожди! – задыхаясь, крикнула она, но он не остановился, а, наоборот, ускорил шаги.
Достаточно того, что ему стыдно перед самим собой. Было бы непереносимо совестно посмотреть ей сейчас в глаза. Однако она все же его догнала.
– Да погоди же наконец! – Она схватила его за запястье, так что ему ничего не оставалось, как остановиться: он не хотел вырывать у нее руку силой. Он вообще никогда в жизни не хотел бы применять силу против кого бы то ни было, даже для того, чтобы защищаться.
– Уходи! – вместо этого вдруг закричал он на нее. – Оставь меня в покое!
Стелла посмотрела на него озабоченно, однако руку его все же выпустила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96