– Не видит он! Прям так я и поверила!…
Павел Петрович Добровольский равнодушно посмотрел на черную клеенку и опять уставился на старшего лейтенанта.
– Чем я могу вам помочь?
– Вы ничего подозрительного не видели и не слышали?
Добровольский немного подумал.
– Орал кот, – наконец изрек он. – Довольно долго и очень громко. Он мне надоел, и я вышел на площадку.
– Когда это было? – сразу нацелился старший лейтенант Крюков.
– Да, наверное, около семи.
– И… что?
– Ничего. Я спустился на первый этаж, но там не было никакого кота, и тогда я поднялся наверх, на третий.
– То есть непосредственно на площадку, где проживал потерпевший?
– Непосредственно туда, – уверил Добровольский.
Народ, столпившийся возле его квартиры, ему не нравился, и вообще ему ничего не нравилось. Он приехал в Москву вовсе не для того, чтобы участвовать в милицейских разборках! Кроме того, ему могло сильно повредить излишнее внимание властей, к которому он не был готов.
Следовало быстро придумать нечто такое, что сразу и навсегда отвадило бы от него бдительную милицию и не менее бдительных соседей.
– Кота я нашел на чердаке, – продолжал он равнодушно. – Он сидел в какой-то коробке и орал… нечеловеческим голосом.
– Барсик! – сказала заполошная девица сказочной красоты в валяных ботах, мятой ночной рубахе и накинутом поверх нее неопределенного цвета платке, как из фильма про блокадный Ленинград. – Это Барсик наш.
Добровольский пожал плечами:
– Возможно. Я его…
Тут он замолк. Ему не хотелось объяснять присутствующим, что именно он сделал с котом.
– Да его давно пора было придавить, – мстительно заявила тетка в спортивном костюме, пожиравшая нового соседа глазами. На голове у нее была газовая косынка, а под косынкой холмы и перепады – бигуди. – Орет и гадит, гадит и орет, никакого покоя нету! Сколько раз говорила, чтоб его утопили, паразита!…
У высокой девушки в пиджаке и джинсах сделалось совершенно несчастное лицо, заметил Добровольский, и брови наморщились страдальчески.
– Ничего подозрительного не видели?
Добровольский улыбнулся.
– Дело в том, что я не знаю, что именно вы считаете подозрительным. На третьем этаже две квартиры. В той, которая справа, разговаривали, и довольно громко.
Красотка, которая в платке и ботах, пошевелила губами и поводила сначала левой, а потом правой рукой.
– Ну да! – радостно сказала она. – Справа, если отсюдова смотреть, и есть дяди-Гошина квартира. Правильно, Лип?
– Никто не мог там разговаривать! – вступил пузатенький итальянский дядька в подтяжках и спортивной кофте, наброшенной поверх голубой майчонки, и глянул на свою жену, словно в поисках поддержки. – Я покойника вчера видал, как он домой припожаловал, и был он сильно выпимши, то есть подшофе, как говорится! А сегодня суббота!
– Ну и что? – не понял старший лейтенант.
– А то, товарищ военный, что покойный жил один-одинешенек! Никого у себя не принимал и гостей к себе не водил. Обалдуя своего в армию сплавил, а больше у него и нет никого, с тех пор как жену, Марью Тимофеевну, на тот свет загнал! Никто к нему не ходил, и он к себе никого не звал, так что некому там было разговаривать, брехня это, как есть брехня!…
– Как это не звал! – возмущенно заголосила красотка в платке. – Как это не звал, когда он меня убираться звал! И я у него до скольки разов убиралась!
– Люся, – сказала та, что давеча морщила брови на предмет горькой судьбы кота Барсика. – Не кричи.
– Да как же мне не кричать, когда они сами все брешут!
– Да кто брешет?! Кто брешет?!
– Сама брешешь! Подпольной водкой торгуешь со своими урюками, а мы брешем!
– Житья от них не стало, от приезжих этих!
– Кто торгует?! Я торгую?! А кто на общественной клумбе свой «Запорожец» драный ставит?! Все цветы тети-Верочкины затоптали! Мы садили, садили, а они затоптали!…
– Люся!…
– Товарищ военный, она на рынке торгует и подозрительных личностей водит в дом, а у самой регистрация!…
– Я могу быть свободен? – осведомился новый жилец. – Или есть еще какие-то вопросы?
– А вы точно слышали, что там кто-то разговаривал?
– Никаких сомнений, господин лейтенант. У меня отличный слух.
Лейтенант вздохнул и огляделся с тоской. У Олимпиады в кармане зазвонил мобильный, а внизу сильно хлопнула подъездная дверь.
Олимпиада достала телефон – звонили с работы, – а по лестнице затопали тяжелые ноги и показались люди с носилками.
– Да, – сказала она, нажав кнопку.
– Олимпиада, что происходит? – осведомилась из трубки Марина Петровна. – Я долго еще буду сидеть здесь одна?
– Марин, как только все закончится, я сразу приеду, – зашептала Олимпиада, прикрывая трубку рукой и скособочившись в ту сторону, где было меньше народу. Кажется, Добровольский Павел Петрович посмотрел на нее насмешливо.
Ну и пусть! Пусть смотрит как хочет! Он перестал для нее существовать, как только сказал, что Барса он… он…
Думать дальше она не могла. Кот был безобидный, несчастный, зеленого колеру, худой, как палка, и все прилаживался на батарею, хотя подоконник низкий, лежать неудобно, но он все же как-то умудрялся лежать, грел свое ввалившееся пузо, а его…
И вовсе он не орал так уж часто! Конечно, иногда вякал, но совсем не столь ужасно, как тут расписывали Парамоновы!…
– …я не могу ждать полдня, – уловила она в трубке сердитый голос Марины Петровны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15