– А что вы хотите посмотреть там?
– Все, что обнажения покажут, Гриша.
Очевидно, он не хотел посвящать меня в свои планы и догадки, предпочитал преподнести готовые выводы, поразить результатом. Но меня не устраивала пассивная роль восхищенного слушателя.
Я понял, что вежливыми вопросами добьюсь только вежливых отказов, и решил говорить резко, напрямик.
– Мы одни сейчас, – сказал я, приноравливая свой шаг к широкой походке Маринова, – и вашему авторитету не повредит, если я скажу вам несколько неприятных слов. Вы человек знающий, опытный, способный, у вас есть чему поучиться, но вы учите нас по методу щенка, брошенного в воду. Вы действуете, как средневековый цеховой мастер, – прячете свои методы, чтобы удивить результатом. Это ложный путь для создания авторитета. Мы все приехали сюда, чтобы учиться у вас: и студенты, и я, и Ирина. Но вы забываете, что нас надо учить по-разному. Ребята еще не умеют видеть факты. Они знают породы по книгам, понаслышке и не умеют их узнавать. Вы имеете возможность ткнуть их носом: «Вот факт, вы его прозевали, товарищ студент». Мы с Ириной видим не меньше вас, но не умеем понять. Почему вы понимаете, а мы не можем? Вы способнее? Возможно, но не это главное. Главное – в методе. Я видел вчера: когда мы все кинулись на обнажение, вы сели на соседнем холме и издалека увидели больше. На что вы смотрели с холма? Если бы вы были цеховым мастером, я следил бы за вами тайком, чтобы догадаться, в чем секрет. Но вы не мастер, я не подмастерье. Оба мы советские геологи. И я прихожу к вам, как геолог к геологу. Не прошу, а требую. Объясните мне, как вы рассуждаете, что ищете, зачем пошли вниз по реке, как вы осматриваете обнажения. Для меня это важнее, чем итоги, которые вы принесете к вечеру.
К моему удовольствию, Маринов не возмутился. Это хорошо. Глупый человек мог бы, конечно, обидеться, ответить не по существу, придравшись к неуважительным выражениям. Маринов не сделал этого.
– Вы заставили меня задуматься, Гриша, – сказал он. – Конечно, метод есть. Не мой лично – это метод всей современной науки. Мы ищем причины вещей. Это точное выражение. Не всегда было так. Было время, когда наука не искала причин, только коллекционировала факты. Так было в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом веках. Географы описывали Америку, потом Азию, потом Африку. Ботаники составляли списки растений американских, азиатских, потом африканских. В девятнадцатом веке описание земного шара было закончено в основном, встал вопрос об объяснении, затем о переделке природы. Геология тоже пережила описательный период. В наши дни он уже заканчивается. То, что лежит на поверхности, почти везде найдено. На повестке дня изучение глубин. Но, чтобы найти что-нибудь в невидимых глубинах, нужно понимать законы образования минералов, знать, как, где и почему они возникают. Как и почему? Мы ищем причины – вот какой у нас метод! Лосьва описана полвека назад, хотя это далекая таежная река. Уже полвека известно, что у Старосельцева выходят на поверхность известняки, но почему они выходят – не выяснено. Прежде о таких вещах не думали. Мы приехали подумать. Именно поэтому я не бросился описывать, а сел в сторонке, чтобы осмотреть и взвесить. Пока вы строчили: «Известняк сахаровидный, круто падающий, с такими-то окаменелостями», я размышлял, почему пласты известняка падают только так, а не иначе. Ведь мы же приехали искать нефтеносные купола, а не окаменелости в известняке! Вы не забыли об этом?..
Говоря так, Маринов неожиданно вошел в воду и двинулся вдоль берега вброд, не снимая сапог. Я последовал за ним, думая, что он испытывает мою самоотверженность.
Несколько лет спустя в кинокартине «Пржевальский» я видел такой эпизод. Юный Козлов приехал к Пржевальскому в имение. Опытный путешественник, разговаривая, свернул в реку, и юнкеру Козлову пришлось лезть за ним в щегольском мундире.
– Итак, мы приехали искать нефтеносные купола, – продолжал Маринов. – Мы рассчитывали найти их на кромках крупных ступеней, но природа разнообразнее, чем нам хочется. Мы нашли ступень, да не ту – не большую, а малую. Как это можно объяснить? Проще всего прийти к выводу, что наша вчерашняя ступень не в счет, что это добавочная небольшая ступенька рядом с большой, настоящей. Где она может быть, эта большая ступень? Либо выше по течению, либо здесь, у порога. Вчера мы шли по берегу через бугор и могли ее не заметить. Вот я и решил побродить по воде, благо отсюда хорошо видны оба берега. Таковы мои мысли, ожидания и надежды, товарищ Гордеев. Теперь вы сможете объяснять факты вместе со мной. А видеть их вы сумеете сами. Вас не нужно тыкать в факты носом. Кажется, так вы сказали?..
Я кивнул головой: да, видеть я и сам могу.
– Очень хорошо! – продолжал Маринов, и в голосе у него появился неприятный оттенок, как будто ехидная нотка. – Значит, вы и сами видели, что мы только что прошли мимо двух небольших ступенек сантиметров по шестидесяти каждая?
Маринов отыгрался. Я упрекал его в скрытности, а он поймал меня на нескромности. Значит, я еще недостаточно хорошо видел. Мне надо было учиться не только думать, но и смотреть как следует.
И я с готовностью начал учиться. Засучив брюки до колен, я ходил за Мариновым от одного берега к другому. Вода была холоднющая, а солнце пекло, как на юге. Даже комары ленились кусать, дремали на берегу под лопухами. Мы разделись и в трусах бродили по реке, повесив на плечи связанные сапоги и фотоаппараты. Маринов, стоя в воде, распоряжался. Я работал за коллектора: рисовал, измерял углы падения, отбивал окаменелости. Находки для одного дня были богатые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83