В конце концов энергичная Зина допинала меня до цепочки парней в темных костюмах.
– Простите, к гробу приближаться нельзя, – вежливо сказал один из них.
– Это его брат, – ничтоже сумняшеся соврала корреспондентка, – спросите у жены!
Мне стало неловко. Маленькая, скрюченная фигурка Лены горбилась на стуле в отдалении от гроба. Около вдовы почему-то никого не было, мама Егора, Ольгушка, отсутствовала.
– Это его брат, – повторила Зина и толкнула меня вперед.
Охранник посторонился, я оказался на пустом пятачке, под прицелом множества взглядов быстро пробежал пару метров и сел около безучастной Лены. В то же мгновение откуда-то сбоку вынырнул Трофимов и, подойдя ко мне, сказал:
– Извините, но… ах, это вы! Сидите, сидите, Иван Павлович.
– Почему у гроба выставлено оцепление? – тихо спросил я.
Юрий сел рядом.
– Это воля покойного! Он строго-настрого запретил приближаться к гробу, никто не должен целовать покойного и подходить к нему ближе чем на метр, даже вдова. Еще нельзя приносить цветы. Видите вон там, в отдалении, куча букетов?
Я кивнул, Трофимов нервным шепотком продолжал:
– Мои люди отбирают цветы и складывают их поодаль.
– Странно, – вырвалось у меня.
– Да уж! – вздохнул Юрий. – А день-то какой! Солнечный, ясный, теплый, птички поют!
– Конец марта, – машинально ответил я.
– Сегодня первое апреля.
Действительно! Думаю, Егору бы понравилось, что его провожают на тот свет именно в День смеха.
Внезапно прозвучали совершенно неуместные, на мой взгляд, фанфары, и началась церемония прощания. Один за другим на трибуну, стоявшую вдалеке от гроба, поднимались люди и произносили слова, которые принято говорить на похоронах.
«Смерть вырвала из наших рядов», «Безвременно ушедший», «Осиротели», «Как же это, он был еще так молод», «Лучший друг», «Отличный начальник»…
– Иван Павлович, скажите речь, – попросил Юрий, – подведите итог.
– Нет, нет, – испугался я, – извините, не могу.
– Понимаю, – кивнул Трофимов, и тут случилось непредвиденное.
На голубое небо набежали свинцово-черные тучи, вмиг потемнело, да так, словно на дворе стояла глухая полночь. На асфальт упали первые тяжелые капли, сверкнула молния, грянул гром, и обвалился ливень. Но какой! Словно некто на небесах опрокинул вниз цистерну с водой, из туч рухнула стена дождя.
Толпа провожающих с визгом кинулась по машинам.
– Господа, – надрывался кто-то в микрофон, – временная остановка церемонии, продолжим через десять минут. Гроза быстро закончится.
Трофимов подхватил безучастную Лену и почти понес ее в здание небольшой церквушки, я же кинулся к гробу и захлопнул крышку. Откуда ни возьмись прибежали трое парней в черных костюмах и толкнули задрапированный красной тряпкой постамент, он оказался на колесиках. Я бросился помогать охранникам, в мгновение ока мы докатили гроб до небольшого домика.
Оказавшись внутри скромно убранной комнаты, я начал трястись. Охранники быстро вышли, никто из них не произнес ни слова, а мне отчего-то стало не по себе. Мрачный зальчик, очевидно, предназначался для церемонии прощания с усопшими. Темные стены украшали венки из искусственных еловых лап, в правом углу висела икона. Тут только я сообразил, что Егора не отпевали в церкви и священник не стоял у его гроба. Дружинин никогда не был верующим человеком, насколько я знаю, он не посещал храм и не соблюдал посты, но ведь в нынешние времена принято приглашать батюшку даже к атеистам.
Озноб прошел, мне стало жарко, глаза уперлись в полированный ящик. Господи, неужели там Егор? Не может быть!
Повинуясь непонятному импульсу, я приблизился к гробу и взялся за крышку, она легко откинулась на петлях. Я вздрогнул, без всякого сомнения, это Егор. Вернее, Егора-то как раз и нет, есть его пустая оболочка, из которой ушла душа. Я не верю в загробную жизнь, но на похоронах всегда ощущаю некий дискомфорт. Отчего покойный кажется полым сосудом? Что покидает человека после кончины?
Я посмотрел в лицо Дружинина. Густо намазанная тональным кремом кожа, глаза, похоже, заклеены, губы тронуты помадой, на щеках чахоточный румянец, и волосы по-идиотски уложены, Егор никогда не зачесывал их назад. Местный гример изо всех сил пытался украсить умершего и добился поразительного эффекта: Дружинин выглядел весьма неестественно, но все же это он.
Крышка гроба открылась лишь частично, я видел только голову, шею и плечи и вдруг почувствовал беспокойство, занервничал и стал переминаться с ноги на ногу. Что-то не так. Но что? Егор казался мне просто спящим, а не мертвым. Мой взор зацепился за пиджак Дружинина. Ни разу я не видел Егора без авторучки, она всегда торчала у него из кармана. И вот сейчас ручки нет! Да и зачем она ему? Нагими приходим мы в этот мир, нагими из него и уходим.
Из глаз хлынули слезы, слава богу, в зале не было ни единой живой души, и никто не стал свидетелем моих рыданий. Дрожащими руками я расстегнул барсетку, вытащил ручку и сунул ее в карман покойному, потом, продолжая всхлипывать, положил в гроб свой мобильный телефон, пачку бумажных носовых платков, расческу…
Почти теряя сознание, я поправил волосы покойного, его челка упала на лоб, я попытался уложить ее как надо, и рука моя не ощутила ледяного холода, лицо Егора было теплым. Оцепенев от страха, я замер над гробом.
Стукнула дверь.
– Господи, Иван Павлович, – воскликнул вошедший Юрий, – вы один, у открытого гроба! Ну кто разрешил!
– Он… теплый, – прошептал я, – лицо… волосы… упали… а…
Трофимов обнял меня и стал выталкивать из зала.
– Ваня, голубчик, – с жалостью уговаривал врач, – вам показалось, это истерика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14