Все честь по чест
и. Что он там произнес Ц не помню.
Королевич завистливо нахмурился и сказал, что он тоже может написать экс
промтом сонет на ту же тему. Он долго думал, даже слегка порозовел, а потом
наковырял на обложке журнала несколько строчек.
Ц Сонет? Ц подозрительно спросил птицелов.
Ц Сонет, Ц запальчиво сказал королевич и прочитал вслух следующее сти
хотворение:

Ц Пил я водку, пил я виски, только жаль, без вас, Быстрицкий! Мне не нужно ад
ов, раев, лишь бы Валя жил Катаев. Потому нам близок Саша, что судьба его как
наша.

При последних словах он встал со слезами на голубых глазах, показал руко
й на склоненную голову Пушкина и поклонился ему низким русским поклоном.

(Фамилию птицелова он написал неточно: Быстрицкий, а надо было…)

Журнал с бесценным автографом у меня не сохранился. Я вообще никогда не п
ридавал значения документам. Но поверьте мне на слово: все было именно та
к, как я здесь пишу.

…Смешно и трогательно…

Теперь на том месте, где все это происходило, Ц пустота. С этим мне трудно
примириться. Да и улица Горького в памяти навсегда осталась Тверской из
«Евгения Онегина».

…«вот уж по Тверской возок несется сквозь ухабы, мелькают мимо будки, баб
ы, мальчишки, лавки, фонари, дворцы, сады, монастыри, бухарцы, сани, огороды,
купцы, лачужки, мужики, бульвары, башни, казаки, аптеки, магазины моды, балк
оны, львы на воротах и стаи галок на крестах»…
Почти такой увидел я Москву, когда после гражданской войны приехал с юга.
Впрочем, Москва уже была не вполне онегинская. Хотя львы на воротах и стаи
галок на крестах, а также аптеки, фонари, бульвары и прочее еще имелись в б
ольшом количестве. Но, конечно, трамваи были уже не онегинские.
Москва пушкинская превращалась в Москву Командора.

«Проезжие прохожих реже. Еще храпит Москва деляг, Тверскую жрет, Тверску
ю режет сорокасильный кадилляк».

Это тоже призрак.

Память разрушается, как старый город. Пустоты перестраиваемой Москвы за
полняются новым архитектурным содержанием. А в провалах памяти остаютс
я лишь призраки ныне уже не существующих, упраздненных улиц, переулков, т
упичков…
Но как устойчивы эти призраки некогда существовавших здесь церквей, осо
бнячков, зданий… Иногда эти призраки более реальны для меня, чем те, котор
ые их заме-дали: эффект присутствия!
Я изучал Москву и навсегда запомнил ее в ту пору, когда еще был пешеходом.
Мы все были некогда пешеходами и основательно, не слишком торопясь, вгля
дывались в окружающий нас мир Города во всех его подробностях.
Это была география Столицы, еще так недавно пережившей уличные бои Октяб
рьской революции.
Два многоэтажных обгоревших дома с зияющими окнами на углу Тверского бу
львара и Большой Никитской, сохранившаяся аптека, куда носили раненых, н
есколько погнутых трамвайных столбов, пробитых пулями, поцарапанные ос
колками снарядов стены бывшего Александровского военного училища Ц з
дание Реввоенсовета республики, Ц две шестидюймовки во дворе Музея Рев
олюции, бывшего Английского клуба, еще так недавно обстреливавшие с Воро
бьевых гор Кремль, где засели юнкера.
Множество стареньких, давно не ремонтируемых церквушек неописуемо пре
красной древнерусской архитектуры, иные со снятыми крестами, как бы обез
главленные.
Каждый новый день открывал для пешехода новые подробности города, ставш
его центром мировой революции.

Я давно уже перестал быть пешеходом. Езжу на машине. Московские улицы, по к
оторым я некогда проходил, останавливаясь на перекрестках и озирая дома
, теперь мелькают мимо меня, не давая возможности всматриваться в их прев
ращения.

Командор был тоже прирожденным пешеходом, хотя у первого из нас у него по
явился автомобиль Ц вывезенный из Парижа «рено», но он им не пользовалс
я. На «рено» разъезжала по Москве та, которой он посвятил потом свои поэмы
. А он ходил пешком, на голову выше всех прохожих, изредка останавливаясь с
реди толпы, для того чтобы записать в маленькую книжку только что придум
анную рифму или строчку.

Город начал заново отстраиваться с пригородов, с подмосковных бревенча
тых деревенек, с пустырей, со свалок, с оврагов, на дне которых сочились ст
очные воды, поблескивали болотца, поросшие ряской и всякой растительной
дрянью. На их месте выстроены новые кварталы, районы, целые города клетча
тых, ребристых домов-транзисторов, домов-башен, издали ни дать ни взять н
апоминающие губную гармонику, поставленную вертикально…
Я люблю проезжать мимо них, среди разноцветных пластмассовых балконов, г
ордясь торжеством своего государства, которое с неслыханной быстротой
превратило уездную Россию в мировую индустриальную сверхдержаву, о чем
в нашей юности могло только мечтаться.
Теперь это кажется вполне естественным.

До поры до времени старую Москву, ее центральную часть не трогали. Почти в
се старые московские уголки и связанные с ними воспоминания оставались
примерно прежними и казались навечно застывшими, кроме, конечно, Тверско
й, превратившейся в улицу Горького и совершенно переменившуюся. Впрочем
, к улице Горького я почему-то скоро привык и уже с трудом мог восстановит
ь в памяти, где какие стояли церкви, колокольни, магазины, рестораны. Преоб
ражение Тверской не слишком задевало мои чувства, хотя я часто и грустил
по онегинской Тверской, по ее призраку.

Я был житель другого района.

Другой район являлся, в сущности, совсем другим миром.
Я почти неощутимо пережил эпоху новых мостов через Москву-реку и передв
ижение громадных старых домов с одного места на другое, эпоху строительс
тва первых линий метрополитена, исчезновение храма Христа Спасителя, че
й золотой громадный купол, ярко блестевший на солнце, можно было разгляд
еть, как золотую звезду над лесом, когда до Москвы еще оставалось верст ше
стьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12