На автобусной остановке сидел на лавочке народ. Баба торговала кабачковыми семечками и леденцами. Все было тихо и мирно.
– Здесь вы тоже едете под водой, – с упрямой улыбкой заметил инженер. – Торопитесь рассматривать Кичкас: через год здесь будет дно.
– Как! А дома? А деревья?
– Дома куплены на снос, – это Днепрострою обошлось в семь миллионов, – а деревья мы выкопаем и пересадим повыше.
– Чудовищно!… Невероятно! Мистика!
– Но факт!
Заря погасла. Днепрострой сверкал грудами звезд, сведенных революцией с неба на землю.
1930 г.
Москва этим летом
Будущий романист, изучая материалы и роясь в архивах, быть может, наткнется на эти беглые заметки. Пускай они послужат ему «сырьем» и помогут найти колорит главы, относящейся к лету тысяча девятьсот тридцатого.
Этим летом мы жили в атмосфере растущих темпов.
Республика меняет лицо. Аграрная страна превращается в индустриальную. Всюду идут ломка, чистка, выкорчевывание, планировка, закладка, стройка.
Небывалое по размаху реконструктивное движение всего Союза отражается в каждом уголке моего бытия.
Я встаю утром и подхожу к окну. Двор заставлен штабелями кирпича. Вчера их не было. Вчера в мое окно заглядывали извозчичьи лошади. Пока кучера пили чай и водку, они стояли рядом, пролетка к пролетке, и жевали овес. Их торбы качались, как привязанные бороды халдейских мудрецов и звездочетов святочного балаганчика. Печально и обреченно они смотрели в мое окно, помахивая сухими хвостами. Это был типичный московский извозчичий двор – с трактиром, драками, голубями и свистками милиционеров.
Сегодня уже лошадей нет.
Солнце, отраженное яркими штабелями кирпича, наполняет мою комнату веселым желтовато-розовым сиянием стройки.
Дети роются в песке и палками барабанят по сорванной с фасада вывеске: «Номера „Волга“.
Что здесь будет?
Совершенно ясно – гараж.
Автомобили медленно, но верно вытесняют традиционного, ультранационального московского извозчика, и скоро вместо извозчичьих чайных и трактиров на углах будут изящные стеклянные павильоны и колонки для питания автомобилей бензином.
Их уже в Москве несколько, этих нарядных колонок-сосок…
«Знаменитые» русские, в частности московские, мостовые – злейший враг автомобиля.
Никакая, даже самая лучшая, самая дорогая, заграничная машина не может выдержать длительного мотания по корявому булыжнику, по ухабам и колдобинам расейских «авеню» и «стритов».
Нет, каковы слова: «ухабы», «колдобины», «выбоины»!…
Недаром извозчики сложили поговорку: «С горки на горку – барин даст на водку».
Надо полагать, что все части этого «расейского» афоризма скоро будут аннулированы и выведены из быта.
Во всяком случае, «барина» уже вывели. «Водку» тоже выведем. А что касается «с горки на горку», то с вышеупомянутыми «горками» идет самая беспощадная борьба.
Корявые московские мостовые решено в ближайшем будущем окончательно ликвидировать. Ликвидация начата. Начата широко и бурно.
Москва разбита на участки.
В некоторых местах прекращено движение.
Там улицы похожи на траншеи. По ночам идет бой.
Рабочие рассыпаются в цепь. Слышатся грохот и водянистый звон перетаскиваемого трамвайного рельса. Поют натужившиеся люди:
Ну-ка, разом, ну-ка, сразу, ну-ка, раз-з-зз!…
Нужно в промежутке между последним ночным и первым утренним трамваями переложить целый участок пути, Иногда – всю улицу. Таковы темпы.
И ослепительная, сверхлазурная звезда автогенной или электрической сварки лежит на вспаханной улице, бросая вокруг себя длинные радиальные тени людей.
К электрическим трамвайным проводам подвешены на медных крючках целые рампы с тысячесвечовыми лампочками.
Небо за вокзалами начинает наливаться морской водой зари. Заревой свет приливает с каждой минутой. Тысячесвечовые лампы сияют лучистыми елочными игрушками.
Ну-ка, разом, ну-ка, сразу, ну-ка, раз-з-ззз!…
Готово! Участок пути переложен.
Утро. Первый трамвай скрежещет по обновленным рельсам. Но вокруг рельсов нет мостовой. Выемка. Земля.
Горы вынутого булыжника лежат на тротуарах.
Тут будет асфальт или бетон.
Бегут газетчики. Гремят бидоны молочниц. У кооперативов останавливаются грузовики с хлебом. Над полуразобранной церковью – над колокольней, похожей на кулич со срезанной шапкой, – летит пассажирский самолет «Москва – Тифлис».
Москва проснулась.
У бульвара собралась толпа… Что такое?
– Мостят!
Великолепный «Рех Paver» – машина по бетонированию – ползет вдоль улиц, освещенных утренним солнцем. Фыркает напористый мотор. Стучат рычаги. Тонким туманом стоит мраморная пыль над толпой.
Булыжник на глазах у всех превращается в щебень; щебень выползает каменной кашей из машины и устилает гладким накатом улицу.
Ползет машина. Ползут из машины километры великолепного бетонного шоссе.
Километры новой Москвы!
Их уже много, этих километров. Мы и оглянуться не успели, как многие московские булыжные корявые мостовые («с горки на горку») превратились в гладкие, легкие, лаковые шоссе…
Иные улицы кроют гудроном.
Я видел небольшой трактор-каток марки «Шпрингерфельд-Буффало».
Часть улицы была, как бутерброд, намазана паюсной икрой гудроновой массы.
И по этому бутерброду разъезжал, трамбуя, красавец «Шпрингерфельд-Буффало».
Энергичный малый в сиреневой рубахе – галстук бабочкой – с засученными рукавами стоя управлял трактором. Мускулы на его загорелой руке были напряжены. Фетровая шляпа лихо сдвинута на затылок. Из длинной трубочки к серому московскому небу восходил голубоватый дымок английского табака. Он ловко переставлял рычаги, заставляя своего моторного коня то бросаться вперед, то пятиться назад, поворачивать, останавливаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125