Никаких шепотков у меня под дверью. Ни стука каблуков, ни бряцания оружия, означающих смену караула. Никакого звона посуды в столовой или звяканья упряжи во дворе под моим маленьким окошком. Даже немая Мадди, служившая мне все дни заточения и умело и нежно помогавшая при родах, исчезла.
Я поднялась с сырой постели, дрожа от невысохшего пота. Убийство заняло совсем мало времени – Томас ожидал в соседней комнате, как пояснил мне Дарзид. Я нашла брошенное полотенце и как сумела вытерлась им, приспособила обрывки простыни, чтобы остановить кровотечение. Потом из сундука у окна извлекла просторный балахон Мадди, накинула его поверх своего испачканного платья и плотно запахнула.
Дверь больше не была заперта. Узником был ребенок Кейрона, а не его жена. Меня собирались перевезти в замок Томаса, дом моего детства, и оставить под надзором брата и его капризной семнадцатилетней жены. Хотя мне больше не за что было бороться, я была не готова согласиться на верную смерть.
Мне нечего было взять с собой. Каждая тряпка, каждая безделушка, пергамент, книга или рисунок были сожжены. Золотой медальон с засушенными розовыми лепестками внутри, обручальное кольцо – негодяи забрали все. «Не думай ни о чем. Просто иди». Я дам волю боли, ненависти и горю, когда уйду отсюда. И я ушла из комнаты, ушла из дворца, ушла из своей прежней жизни.
Было странно выйти на дневной свет. Долгие месяцы время висело неподвижно, его ход отмечали лишь изменения, происходящие с моим телом. И все эти месяцы я существовала в равнодушных объятиях смерти, а в дворцовых садах суровая зима сменилась влажной весной. Жизнь продолжалась для сотен садовников, подстригающих деревья вдоль проезжей дороги, по которой я шла. Крокусы уже отцвели, сырой ветер раскачивал головки нарциссов и анемонов.
Мимо проехали два всадника, они немного обогнали меня и развернулись, когда я добралась до первого кольца стены. Томас с Дарзидом.
– Сейри, проклятая дура, ну и куда тебя понесло? – заговорил Томас в своей обычной манере хозяина дома.
Я шла дальше. Они оба подстегнули коней и снова оказались передо мной, перегородив дорогу.
– Я к тебе обращаюсь, Сейри. Тебе вредно сейчас вставать.
Слова прорвали мое намеренное молчание – так раскаленная лава выплескивается из жерла вулкана.
– С каких это пор ты стал печься обо мне и моем здоровье?
Мой брат был старше меня на неполный год, мы были близки почти как близнецы, так всегда говорили наши няньки, но горячие капли, стекающие сейчас по моим ногам, напомнили о разделяющей нас пропасти. Руки ныли, мечтая о кинжале или луке с отравленной стрелой.
– Я не хочу, чтобы моя сестра сдохла под забором, словно шлюха, родившая на улице.
– Тогда тебе придется тащить меня на себе, братец, рискуя замарать твои чудесные штаны кровью. Такой же, как та, что покрывает твои руки, эта кровь останется на них навечно. – Я вышла в сад за первой стеной, надеясь успеть миновать ворота раньше, чем упаду. Колени дрожали. «Я имею право на кровную месть даже в отношении кровного родственника. Кровь за кровь». Месть – мой долг.
– Сейри, вернись!
Томас приказал Дарзиду ехать за мной, пока сам он приведет слуг с паланкином. И капитан тащился за мной, а я уже выходила через ворота в дневную суету Монтевиаля. Все смешалось: запах навоза и свежеиспеченного хлеба, суетливые торговцы и спешащие гонцы, матроны в лентах, грохот колес, крики возниц, пытающихся проехать по грязным, запруженным толпой улицам. Как лишь одна черная зима могла превратить привычное зрелище в омерзительную картину?
– Отойди, девка. Ты что, глухая?
Дарзид невозмутимо смотрел со спины черной лошади, как стражник толкает меня жезлом. Когда-то я считала Дарзида другом, но потом поняла: если бы меня сжигали вместе с Кейроном, он наблюдал бы с тем же холодным любопытством.
Сворачивая в кривой переулок, ведущий на столичный рынок, я задела нагруженную яблоками тачку, но я с трудом осознавала, что яблоки катятся по всей улице, какая-то лошадь встает на дыбы, телега с сеном опрокидывается. У меня за спиной раздавались проклятия и щелканье хлыста. Но мой истерзанный разум уже не мог вспомнить имени разгневанного всадника. Сосредоточиться так трудно…
Пока я брела вдоль прилавков, заваленных рулонами тканей, мотками веревок, горами медных горшков, циновками, на которых лежала влажная блестящая рыба, телегами с фруктами и сеном, клетками с кудахчущими курами, сгустившиеся облака закрыли солнце. Я задрожала от холода. В середине ряда торговцев провизией горбатый старик наливал похлебку каждому, кто подходил к нему с медной монетой и кружкой. Я была истерзана. Опустошена. Но когда старик со своим половником повернулся ко мне, я смогла сказать:
– У меня нет денег, добрый человек. Мне нечего тебе дать. Нечего. – И мир завертелся и уплыл из-под ног.

Запахи сырого полотна и плесени прорвались сквозь беспорядочные сны. У меня под подбородком было колючее одеяло, я лежала на чем-то жестком и шатком. Пока я силилась открыть глаза навстречу мутному свету, мою шею неловко наклонили и у моего рта оказалась теплая металлическая кружка, чуть подрагивающая и источающая аромат подогретого вина. Несколько душистых капель попали мне в рот. Остальное потекло по подбородку.
– Бедная девочка, – произнес голос из полумрака, скрипучий жесткий голос, непонятно кому принадлежащий.
– Кто она может быть, как ты думаешь? Она не похожа на уличную девку, одета слишком просто. – Второй голос явно принадлежал старику.
– Что ты, конечно, она не проститутка. Посмотри на руки. – Две теплые шершавые ладони погладили мои пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165