Он говорит нам, что вера – это не экзотический цветок, который старательно охраняют от воздействия повседневного мира, не полезная иллюзия, поддерживаемая софистикой и полуправдами, подобно детской вере в Санта-Клауса, не благоразумная приверженность строгому соблюдению религиозных правил и установлении – но можно сказать, что вера если и должна быть чем-либо, то только ясным распознаванием прообразов и тенденций, которые должно искать – и находить – в каждой частице мирового устройства и которые-то и являются образом Господа. Именно поэтому религия может только быть советом и очищением и не может нести какое-либо принуждение, а только убеждение, которое достигается независимо и затем избирается, и не может быть восхваляемо или осуждаемо. В таком случае это можно рассматривать как преступное ограничение прав личности, преднамеренное удерживание человека в отвержении любых фактов или мнений – недопустимо судить по одному фрагменту мозаики о всей картине в целом. Множество камешков, как светлых, так и темных, которые добавляются к мозаике, вносят свой вклад в прояснение образа Бога.
Он остановился и обвел взглядом аудиторию.
– Спасибо, – сказал он и сел. – Есть ли какие-либо вопросы, добавления или возражения?
Дойль заметил, что, как только огонь красноречия оставил его, он стал тем скромным пожилым человеком, которого они встретили у входа в таверну, – во время лекции он был более впечатляющей фигурой.
Перси Тибодю сердечно предъявила Кольриджу обвинение в приписывании Мильтону собственного сознания греховности, сссылаясь, в поддержку своей точки зрения, на некоторые из его собственных эссе, и явно польщенный поэт ответил довольно подробно, обращая внимание на многие пункты, по которым он отличается от Мильтона.
– Но когда имеешь дело с человеком мильтоновского роста, – сказал он с улыбкой, – суетность побуждений толкает меня подробно останавливаться на взглядах, которые я с ним разделяю.
Дерроу выудил часы из жилетного кармана, посмотрел на них и поднялся на ноги.
– К сожалению, наша компания должна сейчас отправляться, – сказал он. – Время и прилив никого не ждут, и впереди у нас долгий путь.
Все шумно отодвинули стулья от стола и стали одеваться. Почти каждый, включая Дойля, непременно хотел пожать руку Кольриджу, а Перси Тибодю даже поцеловала его в щеку.
– Ваша Сара вряд ли будет возражать против поцелуя женщины моего возраста, – сказала она.
Та женщина, в которой Дойль заподозрил знаменитую спиритуалку, вдруг стала достаточно уверенно впадать в транс. Беннер поспешил подойти и, улыбаясь, прошептал ей что-то.
Она мгновенно вышла из транса и позволила увести себя из комнаты.
– Беннер, – сказал Дерроу. – О, извините, продолжайте. Э-э… Мистер Дойль, не будете ли вы так любезны сказать Клатэроу подать кареты поближе к фасаду?
– Разумеется. – Дойль остановился в дверях, чтобы бросить последний взгляд на Кольриджа, – ему казалось, что он не был достаточно внимателен и не извлек из этого вечера так много, как, скажем, Тибодю. Он сокрушенно вздохнул и направился к выходу.
Везде тьма кромешная, пол в каких-то рытвинах… а Беннер и медиум куда-то запропастились. Дойль пробирался на ощупь, но, вместо того чтобы выйти в холл, вдруг наткнулся на какую-то лестницу. Хм, ступеньки… Тусклый газовый рожок на стене. Должно быть, это другая дорога, подумал он и повернул обратно.
Дойль вздрогнул от неожиданности: у него за спиной стоял очень высокий человек – лицо угловатое, изрезанное глубокими морщинами, словно он прожил долгую жизнь, преизобилующую несчастьями, а голова, как у грифа – такая же лысая.
– О Боже, вы испугали меня! – воскликнул Дойль.
– Извините меня, я, кажется…
С удивительной силой человек схватил руку Дойля и, заломив за спину, дернул вверх. Дойль задохнулся от внезапно нахлынувшей боли и ощутил на лице влажную ткань – судорожно вдохнул, но вместо воздуха в нос ударил резкий запах эфира. Он совершенно растерялся, стал вырываться и лягнул лысого ногой так сильно, что явственно услышал, как каблук башмака стукнул по кости. Сжимающие его сильные руки дрогнули, но не ослабили хватки. Брыкаясь, Дойль уже успел наглотаться паров эфира, как ни старался задержать дыхание. Он почувствовал, что теряет сознание, и вяло удивился: почему бы Дерроу, Беннеру или хотя бы Кольриджу не повернуть за угол и не позвать на помощь.
При последних проблесках обескураженного сознания он вдруг понял, что это и есть «похожий на покойника лысый старик», которого Беннер испугался в шатре, в Излингтоне в 1805 году, пять лет или несколько часов назад.

* * *
Вечерняя прогулка, которой Окаянный Ричард наслаждался как временной передышкой от потогонного труда по расплавлению бесконечного запаса ложек из британского металла [3], была сейчас порядком испорчена рассказом Уилбура о том, как их добыча появилась на этом поле.
– Я улизнул оттуда и незаметно так крался за стариком, – тихонько шепнул ему Уилбур, пока они дожидались возвращения Ромени, – а тот неспешно, как бы прогуливаясь, петлял между деревьями. То остановится, то опять несколько шагов сделает. А в руках он нес свои дьявольские игрушки, ну, ты знаешь – глиняный горшок. Тот самый, в нем, говорят, кислота и свинец, и он очень больно кусает, если коснуться двух блестящих пуговиц на крышке. И он останавливался и нажимал на эти пуговицы. Черт его знает, зачем он все это проделывал! Я сам видел – он каждый раз отдергивал руку от боли, но продолжал нажимать и отдергивать руку, когда эта дьявольская штука жалила его пальцы, и еще он нес с собой такую трубу, чтобы в нее смотреть, – ту самую, с непристойными картинками.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23