- Осторожней, здесь мальчик! - предупредила мама. Ей не возразили. Но и учесть ее просьбу никто не мог. Меня сжимали и утрамбовывали "на общих правах": мест для пассажиров с детьми в крытой машине не было.
Я подумал, что нужно будет вообще забыть о своем возрасте. Взять и забыть...
Но мама не хотела, чтобы я забывал. В холодном бараке, который обогревался еле мерцавшими печурками, она превратила наш сундук в стол и сказала:
- Здесь ты будешь делать уроки!
Сказала властным голосом начальника стройконторы, потому что меня нужно было встряхнуть и убедить, что все продолжается.
"Комнаты" отделялись одна от другой простынями, бывшими скатертями или портьерами, прикрепленными к веревкам, как выстиранное белье.
Мама узнала, где находится школа, и повела меня туда сразу же, на рассвете следующего дня.
- Ты и так уж отстал от класса! - с упреком сказала она. Будто я отдыхал где-нибудь в пионерлагере или наслаждался выдуманными болезнями, как это бывало в мирное время.
Наше новое местожительство было на берегу уральской реки, названия которой я раньше не знал.
Оборонный завод напоминал человеческий организм, атакуемый перегрузками, но неослабевший: его сердцебиение было слышно всему городу днем и ночью. Вместо кислорода он вбирал в себя электроэнергию, а выдыхал пар и дым. Ему некогда было думать о своем внешнем виде: одежда выцвела, поизносилась.
Мощность этого организма строители должны были увеличить во много раз и в немыслимо короткие сроки. Завод окружали дома из некогда красного, закопченного кирпича; вросшие в мокрую грязь одноэтажные бараки; клуб, называвшийся Домом культуры, и школа, где учились в три смены.
На школе висел плакат "В тылу как на фронте!".
- Ты понял? - спросила мама. - Хотя вообще-то я не люблю этого лозунга: все-таки фронт - это фронт, а тыл - это тыл.
- Но всюду пишут... - попробовал возразить я.
- Мы в отличие от отца, - тоном начальника стройконторы перебила мама, - прибыли в зону безопасности. Чтобы ты мог учиться. В том числе и для этого... Ты понял? Мне некогда будет напоминать.
Маме стало некогда уже с двенадцати часов дня. Ее вызвали в стройуправление и назначили "инженером - руководителем по комплектации и восстановлению оборудования". Название маминой должности было таким длинным, что я испуганно спросил:
- А что это значит?
- Ничего особенного, - ответила мама. - Приходят эшелоны с оборудованием. Надо пристроить его в старых цехах или под навесом, пока не построим новые.
- Каторжная работа, - раздался мужской голос из-за старого, облысевшего ковра с озером и двумя лебедями, отделявшего нас от соседей.
- А вы были на каторге? -спросила мама.
- Пока что не приходилось.
- Откуда же вам известно?
Мама не любила паниковать.
- Да уж знаю! - монотонно настаивал голос из-за озера с лебедями. Правда, дают кое-что пожевать за вредность производства.
- Вот видишь, - сказала мама. - Во всем есть свои светлые стороны.
Она их по крайней мере умела отыскивать.
- Мне придется редко бывать дома, - сказала она через несколько дней. - Эшелоны приходят один за другим. Так что приглашай в гости товарищей. Или товарища... Чтоб не соскучиться.
У нее самой был один только друг. Тот, которого ей подкинули в строительном институте.
- Его и здесь подбросили в мою группу, - сообщила мне мама.
- На каторжную работу? Разве он выдержит?
- Мы с вами в зоне полнейшей безопасности: спим в постели, нас не бомбят. В тылу как в тылу! - ответила она.
- Я хотел сказать... что Подкидыш очень худой.
- А в окопах только богатыри?
Мама вынула из сумки котлеты, завернутые в местную многотиражку: бумагу достать было трудно.
- Вот видишь, дополнительное питание. За вредность производства. Грех жаловаться!
Как и хотела мама, у меня появился приятель: Олег по прозвищу Многодетный брат. У него было две младших сестры. Последняя родилась двадцать второго июня - за год до начала войны.
- Умудрилась! - сказал Олег. - Попробуй теперь порадуйся в день ее появления на свет...
Многодетный брат бегал за "детским питанием", которое, как он говорил, в мирное время и взрослые не стали бы есть.
- Но организм ко всему приспосабливается, - объяснил мой новый приятель.
Олег был старше меня на полтора года.
- В вашем возрасте это много! - уверял Николай Евдокимович. - Вспомни Толстого! "Детство", "Отрочество", "Юность" - так он назвал свою трилогию. Речь идет о разных эпохах человеческой жизни. Если не возражаешь...
Но никакие эпохи нас с Олегом не разделяли. Когда я сказал об этом Подкидышу, он задумался:
- Война вообще объединила людей... хотя вроде бы их разлучила.
Олегу трудно было делать уроки дома.
- Сестры плачут дуэтом.
- Как же ты спишь?
- Организм ко всему привыкает.
Он приходил заниматься ко мне. Но прежде чем сесть за учебники, говорил:
- Я тут немного...
И подметал нашу "комнату", укреплял на веревках "озеро с лебедями", что-нибудь мне пришивал. Две сестры приучили его к труду. Олег выглядел не просто худым, а до крайности истощенным. Поэтому нос и глаза особенно выделялись. Узнав, что отец мой биолог, а раньше преподавал анатомию, Олег сказал:
- Я вполне бы мог стать для него экспонатом!
Он любил подшучивать над своей худобой.
Отец его через двадцать дней после начала войны потерял левую руку и теперь работал в редакции той самой строительной многотиражки, в которую мама заворачивала котлеты. Дома у них была пишущая машинка. Это произвело на меня сильное впечатление.
- Еще одна машинка в редакции... А эту выдали под расписку, - сказал Олег. - Сестры под нее засыпают. Отец начнет печатать правой рукой - и они умолкают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14