Екатерина Ильинична оставила платье в покое и махнула рукой:
- Чего о себе беспокоиться? Стыдно мне беспокоиться: я Таню в четыре раза пережила. В четыре!.. Как выглядит Надежда Емельяновна?
- Мама жалуется, что она лечиться не хочет. Лекарства не принимает.
- Можно понять... - Екатерина Ильинична спохватилась: - Этого ты не слышал! Договорились?
- Не слышал.
- Я бывала у нее. Очень давно... Не находила слов утешения. Начинала рассказывать, какая Таня была замечательная, - и только сильней растравляла... Последний раз, помню, поздоровалась и попрощалась, а все остальное время молчала. Потом она надолго уехала куда-то к сестре. Значит, вернулась?
- Она мне три письма дала. Вот они... Просила узнать, где эти ребята и почему не заходят. Обещали ради Тани жизнью пожертвовать!
Я протянул Екатерине Ильиничне поблекшие, морщинистые конверты. Она надела очки, стала осторожно вынимать письма и одно за другим читать. Она читала так долго, что я спросил:
- Буквы стерлись?
- Ничего не стерлось. Буквы все те же... Те же! Ты понимаешь? Те же, которыми они писали контрольные за партой и на доске мелом. Не заходят, говоришь? Как же они могут зайти, если обещали жизнью пожертвовать?
- Они все... погибли? - недоверчиво спросил я. - Все трое?
- Не трое! Их миллионы погибли... А буквы все те же! - Она помолчала. "С.Н." Это Сережа Нефедов. Он! Не сомневаюсь... Художественная была натура! Цветы на подоконниках разводил. Бывало, после уроков по шесть портфелей тащил: освобождал девчонок от физических напряжений. Он им и каблуки приколачивал, если отрывались во время танцев. И только один человек в классе называл его за это "бабьим угодником". Только один... А как эти мальчики танцевали! Целомудренно, чисто... Моя педагогическая бдительность от бездействия притуплялась. Сережа Нефедов... Он и рисовал хорошо! Екатерина Ильинична что-то вспомнила. И, утратив вдруг статность и властность, заспешила, засуетилась. - Ну да... У меня есть его картина: "Неизвестная с портфелем". Таню изобразил... Он и чувства свои изобразил в письме живописно! А вот картина. Посмотри. Узнаешь?
- В жизни она лучше была, по-моему.
- В жизни была лучше, - согласилась Екатерина Ильинична. - Лучше, чем все они были в жизни, вообще быть невозможно! - Внезапно и голос ее потерял свою "стать". Он начал спотыкаться, падать, вновь подниматься. Она возражала кому-то... кого не любила: - Идеальных не существует? Они были идеальными... Были. Все трое! "Мало прожили, потому и были! - скажете вы. - Не успели еще увернуться от идеалов! А я знаю, что они, сколько бы ни прожили, не уворачивались бы. Знаю... И никто меня не собьет! - На ее серовато-увядшие щеки пробился румянец. Письма в руках дрожали, как от озноба. - "В.Б." Это Володя Бугров... У меня сохранилась его тетрадка. Он решал в ней задачки, которых я лично решить не могла. - Екатерина Ильинична стала обеими руками перебирать бумаги в ящиках письменного стола. Нашла тетрадку. И положила рядом с картиной. - Только один человек в классе называл его "телеграфным столбом": дескать, прямолинеен. А в чем заключалась эта прямолинейность? Говорил правду... Считал, что если производственные и спортивные нормы надо выполнять, то уж человеческие тем более! Всегда в очередь становился, никого не расталкивал, а оказывался все равно впереди. Академиком был бы... Сколько будущих академиков не дожили даже до института!
Она вновь начала спорить с кем-то отсутствующим:
- Прямолинеен?.. На контрольных во все концы класса спасательные круги раскидывал. Я старалась не замечать: зачем мешать спасению утопающих? - Она обратилась ко мне: - Этого ты не слышал. Договорились?
- Не слышал.
- Нет идеальных? А мои мальчики? А мои ребята?! Вот написано: "С". Это Саша Лепешкин. Стеснялся своей фамилии: одной буквой отметился. Маленьких обожал! И этого тоже стеснялся: украдкой, за школой, первоклассников на санках катал. Мама его уборщицей в школе работала. Так он, бывало, за нее после уроков полы мыл. Этого не стеснялся! Девчонки идут... сама Таня идет, а он моет, трет. Ведра таскает... Жили они скромно - и дома у них было все самодельное: приемник, шкафы, табуретки. Ему-то Андрюша свою куртку со свитером и давал. Нет идеальных? А Саша Лепешкин! Только один человек в классе назвал его "поломойкой". Только один...
- Кто это, Екатерина Ильинична?
- Тот, которого Андрюша отхлестал по щекам. Ладно уж... Поскольку мне предстоит операция с неизвестным исходом, я расскажу тебе. Ты, в конце концов, должен знать. Тем более что этот самый "один в классе" живет с тобой рядом.
- Гнедков? - тихо угадал я.
- Трагический парадокс заключается в том, что и те трое тоже жили на разных этажах твоего дома. И все трое погибли, а он... Встречала его на улице. Кидался с риском для жизни через дорогу, заглядывал в глаза: Валька его учился у меня в классе. Вот уже года три не кидается и не заглядывает: я ведь на пенсии.
- А за что Андрюша его... по щекам? За "бабьего угодника" или за "поломойку"?
- За это Андрюша делал ему внушение. Мягко предупреждал. Гнедков клялся, что больше не повторит, залезал своими словами в доверчивую Андрюшину душу: "Ты мне веришь?" Андрюша, как ты знаешь, не любил говорить "нет". И отвечал: "Ну ладно, последний раз!"
- А потом все-таки бил по щекам?
- В тот день Гнедкова не бить, а убить можно было.
- За что?!
- За то, что Таня погибла.
Екатерина Ильинична властным движением усадила меня на диван:
- Говорят: "В ногах правды нет". Еще одна странная поговорка. Разве не ноги нас по земле носят? Но ты все-таки посиди.
Она боялась, чтобы, услышав ее рассказ, я не зашатался, не рухнул.
- Тебе мама про это не говорила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10