Боже, как молоды мы были, какие планы строили!
— Ван Дорн? Боже, так ты до сих пор...
— Да, секрет действительно существует!
— Слушай, плевать мне на твоего Ван Дорна! Ты сам интересуешь меня гораздо больше... Куда ты пропал, почему не давал о себе знать?
— Ты бы меня сдерживал, не позволил бы...
— Ради твоего же блага!
— Это ты так думаешь... А я оказался прав!
— Ты где сейчас находишься?
— А ты как думаешь?
— Майерс, ради нашей дружбы, скажи нормально, где ты?
— В музее «Метрополитен».
— Поймаю такси и приеду, дождись меня, ладно? Страшно хочу тебя увидеть!
— А я страшно хочу кое-что тебе показать!
* * *
Пришлось бросить все дела, отложить две встречи и ужин с невестой. Она, кажется, обиделась... Ладно, потом что-нибудь придумаю. Сейчас главное — Майерс.
Он ждал у большой мраморной колонны возле входа. Лицо изможденное, зато счастливые глаза так и сияют.
— Боже, Майерс, как я рад...
— Пойдем, покажу кое-что... Скорее! — Он нетерпеливо тянул меня за рукав.
— Где ты пропадал?
— Потом расскажу...
В галерею постимпрессионистов мы чуть ли не влетели. Запыхавшийся Майерс подтащил меня к ван-дорновским «Елям на восходе».
Оригинал я видел впервые; воистину, репродукция по сравнению с ней — конфетный фантик. Целый год просидев на рекламе косметических средств, я был полностью раздавлен. Глядя на эстамп Ван Дорна, я был готов...
Рыдать. Оплакивать свою никчемность, бесталанность и, увы, отлетевшую молодость.
— Смотри! — Майерс поднял руку и показал на картину.
Я смотрел час, два... И наконец увидел.
Сердце пустилось бешеным галопом. Майерс поднял руку, бдительный смотритель шагнул к нему, чтобы не позволить коснуться полотна, а мне показалось, будто в глазах сфокусировалась мощная линза.
— О боже! — выдохнул я.
— Видишь? Кусты, деревья, трава...
— Да! Боже милостивый, да! Как же я раньше...
— Как же ты раньше не замечал? Потому что на репродукциях они не проявляются, только на оригиналах, да и то не сразу. Нужно...
— Сосредоточиться и полностью отрешиться от внешнего мира?
— Да, верно! Я знал, чувствовал, что интуиция не обманывает!
— Вот он, секрет Ван Дорна...
Как-то раз в детстве папа повел меня за грибами. Оставив машину на опушке, мы долго шли по извилистой тропке к склону, поросшему вязами. Велев искать на вершине, сам отец остался внизу. Через час он набрал два больших мешка, а я — ничего.
— Тебе просто повезло! — надулся я.
— Нет, грибов и на вершине полно! — смеялся он.
— Полно? Так где же они?
— Смотрят на тебя! Ты плохо искал, сынок!
— Да я пять раз тут все обошел!
— Просто смотрел не туда. — Папа взял длинную палку и показал на поросшую жухлой травой кочку. — Глянь-ка!
Я послушался.
Никогда не забуду возбуждения, захлестнувшего меня горячей волной. Грибы появились как по мановению волшебной палочки! Естественно, они были там с самого начала, цвета прошлогодних листьев, изогнутые, словно сучки, незаметные моему городскому глазу. Как только зрение настроилось на нужный лад, я понял, что грибы повсюду — десятки, сотни! Надо же, целый час по ним ходил и ничего не видел.
Еще больший шок я испытал, разглядев на «Елях на восходе» лица. Точки и загогулины образуют крошечные, с полсантиметра, замаскированные среди пейзажа не хуже, чем грибы в лесу, лица. И явно не человеческие. Рты — жадные разверстые пасти, носы — зазубренные, словно ножевая рана, расщелины, глаза — черные колодцы отчаяния.
Они корчатся в жуткой агонии, с каждой секундой я все отчетливее слышу их крики, похожие на плач проклятых, пропащих душ.
Лица повсюду, они будто всплывают со дна кружащихся в бешеном вихре мазков. Их столько, что теперь пейзаж кажется иллюзией, реальность — сосущие глаза и ненасытные рты. Еловые стволы стали клубком сведенных предсмертной судорогой туловищ, волосатых ног, заломленных в отчаянии рук.
Я отшатнулся от картины за секунду до того, как смотритель схватил меня за рукав.
— Прикасаться к полотну запрещено! — строго сказал он.
Но Майерс уже тянул меня к «Кипарисам над пропастью». На этот раз я знал, что искать: искаженные дьявольской мукой лица на скалах и ветках. Кипарисы кишели ими, словно огурцы семечками.
— Боже милостивый!
— А теперь сюда!
Мы бросились к «Августовским подсолнухам», и снова я видел не цветы, а измученные лица и сведенные судорогой тела.
Под ноги мне попала низенькая скамеечка. На нее я и рухнул, совершенно измученный и опустошенный.
— Ты был прав, — пробормотал я.
Рядом ухмылялся смотритель.
— У Ван Дорна действительно был секрет, — качал головой я.
— Этим все объясняется, — проговорил Майерс. — Измученные лица придают картине особую глубину. Они спрятаны: даже не видя, мы чувствуем их присутствие и физически ощущаем боль.
— Зачем ему...
— Не думаю, что у Ван Дорна был выбор. Талант сводил его с ума. Наверное, именно так он видел мир. Эти лица — демоны, с которыми он боролся, разъедавшие душу черви. Причем перед нами не искусственно созданный ребус. Почти уверен, что лица изображены непреднамеренно. Только гений мог выставить свою боль напоказ, так мастерски растворив ее в пейзаже, что она стала почти незаметна. От боли не избавишься, поэтому именно она — центральный образ всех картин Ван Дорна.
— Незаметна? Майерс, но ведь ты ее увидел, ты разглядел этих демонов!
— Может, это означает, что я сумасшедший? — невесело улыбнулся он.
— Нет, дружище, это означает, что ты настоящий искусствовед, упорный и настойчивый. Ну, докторская у тебя в кармане!
— Исследование еще не закончено, — закачал головой приятель.
Я нахмурился.
— Строго говоря, у меня пока есть лишь необычный вариант оптической иллюзии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92