Она имела в виду запах его лосьона для бритья.
Скотт что-то тихо буркнул себе под нос, глядя на правильные черты ее лица, на ее пшеничного цвета волосы, зачесанные назад и завязанные в хвостик ленточкой.
– Ты выглядишь хорошо, – сказал он. – Просто здорово.
– Здорово! – усмехнулась она. – Не я, а ты.
Скотт резко наклонился к ней и поцеловал ее теплую шею. Лу подняла левую руку и медленно погладила его по щеке.
– Такая приятная, гладкая, – пробормотала она.
Он сглотнул. Было ли это игрой воображения, его самолюбия, или она действительно разговаривала с ним как с мальчиком? Скотт медленно убрал левую руку с ее такой горячей ноги и посмотрел на белую полоску, оставшуюся у него на пальце. Две недели назад ему пришлось снять обручальное кольцо из-за того, что пальцы у него стали слишком тонкими.
Прочистив горло, он спросил безо всякого интереса:
– Что ты вяжешь?
– Свитер для Бет, – ответила она.
– А…
Скотт молча сидел и смотрел, как жена ловко работает длинными вязальными спицами. Затем порывисто положил щеку ей на плечо. Мозг его тут же отметил: «Неверный ход». И от этого Скотт почувствовал себя совсем маленьким – ребенком, приникшим к матери. Однако он не пошевелился, думая, что было бы совсем уж нелепо сразу отодвинуться. Скотт чувствовал, как мерно поднималась и опускалась ее грудь и как у него в животе от нервов что-то напряглось, да так и не отпустило.
– А что ты спать не идешь, не хочешь? – тихо спросила Лу. Он поджал губы, по спине у него пробежал озноб.
– Нет, – ответил Скотт.
Опять показалось? А может, и вправду голос его, будто лишенный мужского тона, звучал как-то слабо, по-детски? Скотт угрюмо посмотрел на треугольный вырез халата жены, на глубокую впадину между двумя высокими холмами ее грудей. От того, что он подавил в себе это желание дотронуться до них, в пальцах у него возникла нервная дрожь.
– Ты устал? – спросила Лу.
– Нет. – Ответ получился слишком резким. Уже мягче Скотт добавил:
– Немножко.
После некоторого молчания Лу спросила:
– А что же ты не доел мороженое?
Со вздохом он закрыл глаза. Может быть, это все и показалось ему, да что толку, он все равно сам чувствует себя мальчиком – нерешительным, ушедшим в себя, задумавшим глупую затею, – пробудить желание в этой взрослой женщине.
– Может, тебе принести его сюда? – спросила жена.
– Нет! – Скотт убрал голову с ее плеча и, тяжело откинувшись на подушку, мрачно оглядел комнату. Вся она была какая-то безрадостная. Их мебель еще стояла на старой квартире в Лос-Анджелесе, и здесь они поставили то, что Марти за ненадобностью и древностью хранил на чердаке.
Угнетающая комната: стены темно-зеленого цвета, ни одной картинки, всего одно окно, завешанное бумагой вместо занавесок, потертый ковер, скрывающий часть поцарапанного пола.
– Что с тобой, дорогой? – спросила Лу.
– Ничего.
– Я что-то сделала не так?
– Нет.
– Тогда что?
– Говорю же – ничего.
– Ладно, – тихо ответила Лу.
Неужели она ничего не понимает? Понятно, для нее настоящее испытание – жить в состоянии страшного напряжения, каждую секунду ожидая звонка, телеграммы, письма из Центра, но – только пока безрезультатно. И все же…
Скотт снова посмотрел на ее пышное тело, и у него перехватило дыхание.
Его мучило не только физическое желание и не столько оно, сколько страх встретить завтра и послезавтра уже без нее; Скотта изматывал ужас его положения, не поддающегося описанию.
Не несчастный случай вырвет его из ее жизни; не быстротечная болезнь, оставляющая человека в памяти родных и друзей таким, каким он был при жизни, в одночасье, безжалостно лишит его любви Лу; и не продолжительная болезнь, во время которой он, по крайней мере, оставался бы самим собой, и, хоть Лу смотрела бы на него с жалостью и страхом, во всяком случае она видела бы перед собой человека, которого знала еще до начала болезни.
Его беда была страшнее, много ужаснее.
Так пройдут месяцы, может быть, целый год, если врачам не удастся остановить развитие недуга. День за днем они проживут вместе целый год, а он все будет уменьшаться. Они будут есть за одним столом, спать в одной постели, а он все будет уменьшаться. Они будут заботиться о Бет, слушать музыку, видеть друг друга каждый день, а он все будет уменьшаться. И каждый день он будет встречать какую-нибудь новую неприятность, свыкаться с каким-нибудь новым ужасным открытием. Он будет уменьшаться, и весь сложный механизм их взаимоотношений будет претерпевать какие-нибудь изменения каждый день.
Они будут смеяться, ведь это же невозможно – все время ходить с постными лицами. Возможно, однажды посмеются какой-то шутке – и это будет момент веселого забвения всех страхов. А затем снова на них обрушится темным океаном, сметающим на своем пути все преграды, ужас: смех смолкнет, и радости придет конец. И правда, от которой по телу бегут мурашки, правда о том, что он уменьшается, вернет им все их страхи и омрачит жизнь.
– Лу.
Она повернула к нему голову. Скотт наклонился, чтобы поцеловать жену, но не смог дотянуться до ее губ. Придя в раздражение, он отчаянным движением встал коленом на диван и запустил правую руку в копну ее шелковистых волос, нервно надавливая ей на голову кончиками пальцев.
Резким движением отклонив голову Лу назад, Скотт впился в ее губы и вдавил ее своей тяжестью в подушку. Из-за неожиданности происшедшего губы Лу были напряжены.
Он услышал, как упали на пол свитер и клубок и как приятно шуршали в его сжимающихся пальцах ее шелковистые волосы. Скотт провел рукой по ее мягкой податливой груди. Оторвавшись от ее губ, впился своими полуоткрытыми губами в ее шею, сладостно-медленно покусывая зубами ее теплую кожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73