Он скорее не сам шел, а его вело к громадной картонной коробке, под топливный бак. Он знал, что это должно быть сделано, и он знал, что сделает это или погибнет. Скотт остановился перед высящейся перед ним громадой коробки. Однажды, вспомнил он, ему удалось пробить в ней дырку ногой. Это случилось, когда разочарование и раздражение, овладевшие им, переросли в приступ злобной ярости. Так странно, что такие приступы облегчали его существование и не раз спасали от смерти. Ведь разве не из картонки ему удалось перетащить два наперстка, один из которых он поставил под бак с водой, а второй под протекающий водогрей? Разве не в ней он нашел материал для халата? Не в ней нашел нитку, с помощью которой залез на плетеный стол и добрался до печенья? Разве не в ней он сражался с пауком, обнаружив вдруг с удивлением, что у него достаточно сил, чтобы дать отпор черной семиногой гадине. Да, и все это благодаря тому, что однажды, уже очень давно, воспламененный страшным, диким желанием, он пробил ногой дыру в картонке. Какой-то миг он простоял в нерешительности, думая, что следует поискать булавку, которую он нашел в картонке, но потом потерял. Однако решил не искать: бесплодные поиски обернулись бы потерей не только времени, но и бесценных, столь необходимых ему сил. Подпрыгнув, Скотт ухватился за край и, подтянувшись, через дырку влез в коробку. Это далось ему с трудом, и он понял, что еще труднее будет забираться на скалу, хотя намного проще, чем бороться… Нет. Он не позволит себе думать об этом. Если его что-то и остановит, то только мысли о пауке. И Скотт перестал думать об этом, и эти мысли копошились теперь только в подсознании.
Он съехал с кучи тряпья к краю швейной коробки и упал в нее. На миг его охватил панический ужас, когда он подумал, что не сможет выбраться оттуда.
Скотт вспомнил о резиновой пробке с воткнутыми в нее иголками и булавками.
Он подвинет ее к краю и сможет выбраться наружу. Найдя холодную иголку, поднял ее. «Боже, – пробормотал Скотт. – Она же как гарпун, да еще из свинца». Иголка выскользнула из рук и с шумом упала. Он с минуту стоял, и печаль была на его лице. Неужели опять неудача и он не сможет затащить иголку по гладкой скале?
«Все просто, возьми булавку», – подсказал рассудок. Скотт довольно зажмурился. «Конечно», – согласился он и принялся в темноте искать булавку. Но невоткнутой не было. Придется выдергивать ее из резиновой пробки.
Для начала ему надо было опрокинуть эту пробку, которая была в четыре раза выше него. Стиснув зубы, он напрягся и опрокинул. Затем, развернув пробку, выдернул булавку и прикинул: «Да, получше, чем игла, тяжеловата, но сойдет».
Однако как же волочь ее? Воткнув в халат – неудобно: она будет свисать, цепляться за поверхность, тем самым мешая ему, и чего доброго поранит. А, он привяжет к концам нитку и сможет закинуть булавку за спину. Скотт огляделся в поисках нитки. Бессмысленно было искать обрывок, который он швырнул в пасть кошке, тот наверняка потерялся.
Он пилил волокна толстой, как канат, нитки острием булавки до тех пор, пока не почувствовал, что может разорвать оставшиеся волоски руками. Пыхтя и сопя в сумраке пещеры, Скотт привязал один конец нитки к головке булавки, а другой – к острию, эта петелька скользила, но, подумав, что и так сойдет, он закинул булавку за спину и приподнялся на носках, пробуя вес. Пойдет.
Так. Это все? Он стоял не в тревоге, но в раздумье, сдвинув брови. И хотя он не отдавал себе в этом отчета, ему было приятно просчитывать все возможности. Здесь явно была какая-то связь с той теорией, что счастье без борьбы невозможно.
Этот момент был полной противоположностью безысходным, беспросветным часам прошлой ночи. Теперь у него была цель. Да, возможно, думая так, он обманывал сам себя, но благодаря этому Скотт впервые за долгое время определенно чувствовал удовольствие. Хорошо, так что же ему нужно? С голыми руками взбираться будет трудно. Он был слишком маленький, необходимо что-то придумать. Хорошо. Если это скала, значит, он скалолаз.
Чем пользуются скалолазы? Ботинками с шипами. У него их нет. Альпенштоком.
Тоже нет. «Кошкой». Нет.
Ха, нашел! А что, если взять еще булавку и как-нибудь изловчиться и согнуть ее крючком? Тогда, привязав к ней длинную нитку, он сможет забросить и зацепить ее в какой-нибудь трещине в садовом кресле и подняться по ней. Это будет достаточное снаряжение. Возбужденный Скотт вытащил еще одну булавку из резиновой пробки и отмотал двадцать футов нитки – по его представлению. Затем выбросил булавки и нитку из швейной коробки, вылез сам и, затащив свои находки на гору, сбросил их через дырку и спрыгнул сам.
Он двинулся к цементной приступке, волоча за собой булавки и нитку.
«Теперь, – подумал Скотт, – мне не хватает воды и пищи». Он остановился, вглядываясь в крышку коробки, и вдруг вспомнил, что на губке еще оставалось несколько кусочков печенья. Их можно было прихватить с собой, положив за пазуху.
А как быть с водой? Лицо его прояснилось: «Губка!» Почему бы не оторвать от нее маленький кусочек и, пропитав водой из шланга, не взять с собой. Именно так, вода будет капать, даже течь, но того, что останется, ему хватит на весь подъем.
Скотт не позволял себе думать о пауке. Он не позволял себе думать о том, что у него оставалось всего два дня, что бы он ни делал. К тому же он был слишком поглощен своими маленькими победами над частными трудностями и настоящим триумфом из-за победы над отчаянием, чтобы поддаться предательской рефлексии о неизбежном конце.
Вот так вот. Булавка закинута за спину, кусочки печенья и мокрая губка за пазухой, в руках – самодельный крюк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73