* * *

«Оно сейчас свалится!»
Сломя голову он разбежался и прыгнул, и, конечно, приземлился опять на поврежденную ногу. Лицо его сморщилось от боли, но он не остановился: булавка-копье, набирая скорость, катилась к следующему проему. Теряя сандалии. Скотт бросился за ней, не обратив внимания на то, как в босую ногу впилась заноза. Он летел, стараясь догнать булавку. Не раздумывая, нырнул за ней, когда она уже переваливалась через край перекладины. Колено взорвалось болью. Скотт едва не сорвался вниз, а булавка уже падала.
Соскальзывая острием вниз, она вонзилась в другую перекладину. Ее головка застыла перед растянувшимся Скоттом. Хватая ртом воздух, он вытащил ее, воткнул в дерево рядом с собой, как в песок, и, поджав ногу и стиснув от боли зубы, сжал огрубевшую желтую кожу ступни и вытащил большую, как щепка, занозу. Из ранки выступила кровь. Скотт со злостью выдавил несколько капель. «Я не буду бояться, я никогда больше не буду бояться.
Решено».
Он хотел растереть колено, но, охнув, отдернул руку. Оказалось, что она была разодрана при падении. Взглянув на нее, тяжело вздохнул и вдруг почувствовал, что теплые струйки воды бегут по его груди, складкам живота.
«Губка». Упав, он сдавил ее.
«Ерунда, – закрыв глаза, подумал Скотт. – Все нормально.
Оторвав от края халата тряпицу, он забинтовал руку. „Уже лучше, – и, кусая губы, чтоб не чувствовать боли, он решительно растер колено. – Вот так-то лучше, много лучше“.
Осторожно прихрамывая. Скотт подошел к сандалии, надел ее, завязал еще несколько узлов, чтобы она больше не сваливалась. Потом вернулся к нитке, лежащей кольцами, и отнес ее к краю перекладины. На этот раз он привязал копье к ней. Теперь, когда он бросит копье, оно уже не покатится вниз, и к тому же не надо будет специально перебрасывать нитку.
Так и получилось. Он перепрыгнул вслед за копьем, приземлился на здоровую ногу и подтянул крюк за нитку. Да, так гораздо лучше. И надо-то было чуть-чуть подумать. И таким образом Скотт перебрался через все сиденье к спинке.
Присев отдохнуть, он посмотрел на ее почти отвесную стену и увидел торчащие высоко над собой крокетные воротца. „Они тоже могут пригодиться“.
Отдышавшись, Скотт выдавил в рот несколько капель воды из губки и встал, готовясь к следующему этапу восхождения – к ручке верхнего кресла.
Вряд ли это будет трудно: спинка из трех широких досок скрепляется тремя перекладинами, – надо забросить крюк на первую, подняться по нитке, забросить на вторую, потом на третью…
Скотт начал забрасывать крюк. Четвертая попытка оказалась удачной, и, закинув копье за спину, он полез.
Час спустя, уже на верхней перекладине, Скотт обнаружил, что крюк почти разогнулся, и все-таки забросил его на ручку кресла, поставленного вверх ногами. Забравшись вверх по нитке, он почти заполз на нее, тяжело дыша.
„Боже, как я устал“, – думал он, перекатываясь от края.
Скотт взглянул на проделанный путь и не удержался – вспомнил, что когда-то его могла полностью закрыть его, Скотта, спина. Кода-то он мог легко переносить это кресло с места на место. Скотт перевернулся на спину.
Усталость по крайней мере прогоняет мысли. Если бы ее не было, он бы мог думать о пауке, о прошлом, о тысяче других бесполезных вещей. А так он лежит в безмыслии, и это хорошо.
Скотт поднялся на дрожащих ногах и огляделся. Вероятно, он какое-то время проспал». Провалился в сон, как в черную бездну. Закинув копье за спину и подняв крюк, двинулся по длинной оранжевой плоскости подлокотника, волоча за собой извивающуюся, как ленивая змея, нитку.
Почему-то мелькнула мысль о пауке. Скотта смущало то, что с самого утра он не видел знаков его присутствия, тогда как обычно мерзкая тварь день и ночь крутилась где-то рядом, не оставляя его надолго.
«Может, он сдох?»
Чувство ликования пронзило его: может, паук каким-то образом был убит.
В ту же секунду восторг прошел. Скотт не мог поверить в то, что эта тварь мертва. Паук был бессмертен. Это был больше, чем просто паук: это был неизведанный страх мира, превратившийся в извивающийся, с ядовитыми челюстями кошмар; это ужасное, черное, как ночь, создание вселяло в Скотта неуверенность, беспокойство, страх.
Прежде чем продолжить восхождение, надо было позаботиться о булавке.
Ему не нравилось, как она разгибалась под его весом. А что, если она, совсем разогнувшись, соскочит?
– Этого не будет, – сказал себе Скотт и, засунув острие крюка в щель между подлокотником и ножкой, загнул его:
– Вот так.
Забросив крюк и зацепив его за крокетные воротца, Скотт подергал нитку, испытывая прочность крепления. Потом, раскачиваясь на нитке, полез вверх.
Через две минуты он уже прижимался к гладкой металлической поверхности воротец.
Понадобилось много времени, чтобы проползти по их холодной, изогнутой перекладине. Тяжело было от того веса, который он вынужден был тащить на себе: нитку, крюк и копье. А перебросить их было нельзя – слишком большое расстояние.
Снова и снова Скотт съезжал под тонкую перекладину и висел вниз головой. Его сердце бешено стучало. И каждый раз он все с большим трудом поднимался, заползая на перекладину. Наконец, уже у самого ее окончания, съехав в очередной раз, он уже не стал подниматься, а пополз, так и вися вниз головой, отчаянно подталкивая тело руками и ногами. Нитка болталась в разные стороны.
Когда он добрался до полки верхнего кресла, мышцы уже начинало сводить от усталости. Скотт заполз, тяжело дыша, на полку и лег, уперевшись головой в дерево, шершавая поверхность которого раздражала и без того израненный лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73