Впрочем, «небеса» и «пучины» в обиходе быстро отпали, но «ангелы» и «духи» прижились. Тем более, что флотские традиции живучи, а с исчезновением пароходов и кочегаров надо же стало называть кого-то духами…
– Попить-то дай, – сказала Марийка. Именно сказала, а не попросила и даже не приказала. – Что там у тебя? Небось опять соки хлещешь?
– А как же… Грейпфрут и манго. Упоительное сочетаньице. Услада желудка.
– Так угостишь?
Марийка медленно, с видимым наслаждением потягивала коктейль. Потом протянула Аракелову пустой стакан:
– На, забери… услада желудка. И куда же ты теперь?
– В Ленинград, куда ж еще. Отчитаюсь, а там и отпуск.
– И сколько тебе набежало?
– Дней пятьдесят… Точно не знаю, не считал еще. А что?
– Так просто… Решил уже, куда поедешь?
– Нет, – сказал Аракелов, хотя перед глазами его мгновенно прокрутилась целая короткометражка: пронизанный солнцем сосновый бор, тот, что километрах в трех к северо-западу от Увалихи, мягкий, пружинящий под ногами, словно хорасанский ковер, мох, в котором кеды утопают по самые наклейки на щиколотках, одуряющий смолисто-хвойный запах… И чуть впереди – шагов на десять, не больше – Марийка в синих джинсах и свитерке, с волосами, тщательно упрятанными под косынку… Такой он ее никогда не видел. Но такой она должна была быть – там, в Увалихе, вместе с ним. Каждое утро просыпаться под бабы Дусино пение, пить парное молоко и до одури бродить по лесу, а иногда – уходить с палаткой или даже без, просто так, с одеялом в скатке, чтобы ночевать у костра где-нибудь на берегу Щучьего озера… Отпуск! Если бы он получился таким!
– Нет, – повторил Аракелов. – Ничего я еще не решил. А ты? У тебя ведь тоже отпуск?
Марийка кивнула.
– Не знаю… Море – надоело. В горы податься, что ли? Вот ребята на Памир зовут… Искупаемся, а? – Это было сказано безо всякого перехода, с естественной для Марийки не последовательностью.
– Давай, – сказал Аракелов. – В бассейне, по-моему, никого.
– Ага, – отозвалась Марийка. – Сейчас. Лень вот что-то. Уходить не хочется. Да и разговор у нас с тобой увлекательный. Интеллектуальный.
– Просто на диво интеллектуальный, – согласился Аракелов. – Душу радует и умы волнует. Так что давай иди.
– И пойду. Вот только посижу еще немного.
– Сиди, – милостиво разрешил Аракелов. – У тебя программа когда кончается?
– Через две недели.
– И в институт?
– Конечно.
– Ясно… – Аракелов помолчал. – Я тебя встречу, пожалуй. Если, конечно, в городе буду. Ты самолетом?
– Самолетом.
Они помолчали. Потом Марийка спросила:
– Ты уже завтракал?
– Нет еще. А ты?
– Тоже нет. А неплохо бы…
Аракелов посмотрел на часы.
– Еще минут сорок.
– Да, сейчас бы… Чего бы это такого? Котлет, например, картофельных с грибным соусом, а? Как ты думаешь?
– Не знаю. Я их последний раз пробовал года четыре назад. В Таллине. В столовой на Виру.
– Никогда не была в Таллине.
– Кстати, о котлетах. Я, между прочим, по пельменям большой специалист. Как ты к ним относишься?
– Положительно.
– Это хорошо. Терпеть не могу, когда усладу желудка приносят в жертву сохранению фигуры.
– Ничего с моей фигурой не будет.
– Так придешь ко мне на пельмени?
– В шесть часов вечера после отчета?
– Точно.
– Я подумаю.
– Только не слишком долго. Мне ведь всего два дня осталось. Даже полтора, собственно.
Если она согласится прямо сейчас, загадал Аракелоз, то все будет. И то, что было, и то, чего не было. И Увалиха будет. И отпуск. И все, все, все…
Но прежде чем Марийка успела открыть рот, наверху, на ботдеке, всхрапнув, проснулся громкоговоритель:
– Аракелова на мостик! Аракелова на мостик!
Аракелов чертыхнулся.
– Иди, – сказала Марийка. – Иди. Мастер ждать не любит.
– Что там еще стряслось?
– Вот потом и расскажешь. Иди. А я пока смесь твою допью. Договорились?
– Договорились, – кивнул Аракелов. – Так как насчет пельменей?
– Я подумаю.
– Подумай, – сказал Аракелов. Он безнадежно вздохнул и встал. – Ну, я пошел.
Марийка смотрела на него снизу вверх, и лицо у нее было… Аракелов так и не успел определить какое, потому что вдруг – неожиданно для самого себя – наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были мягкие, прохладные, чуть горьковатые от сока.
– Убирайся, – шепотом сказала Марийка, отталкивая его.
Но интонация совсем не соответствовала смыслу слов.
Аракелов выпрямился и, не оборачиваясь, зашагал по палубе. Не оборачиваясь, потому что обернуться было страшно.
Уже у самого трапа на мостик он нос к носу столкнулся с одним из трех радистов «Руслана».
– Что там стряслось, Боря?
– Мэйдэй, – коротко ответил тот и, довольно бесцеремонно отодвинув Аракелова, побежал дальше.
Мэйдэй! Только этого не хватало! Что там еще стряслось?
II
– Еще кофе, капитан? – Кора держала в руке кофейник – удлиненный, изящный, с эмблемой «Транспасифика» на боку: стилизованное кучевое облачко, кумула-нимбус, намеченное небрежными, округлыми голубыми линиями, на нем маленький золотой самолетик со стреловидным оперением, а надо всем этим восходящее солнце, которому золотые лучи придавали сходство с геральдической короной. Такой же знак был и на чашке, которую Стентон решительно отодвинул.
– Нет, спасибо. Докурю и пойду в рубку. Давно пора бы появиться этому чертову тунцелову…
– Не волнуйтесь, капитан. – Кора улыбнулась. Она всегда улыбалась, называя его капитаном, от чего уставное обращение превращалось чуть ли не в интимное. На Стентона эта ее улыбка действовала примерно так же, как стеклянный шарик провинциального гипнотизера: притягивая взгляд, она погружала Сиднея в какое-то подобие транса;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25