Многовато для совпадения.
Очень хотелось подслушать побольше, но слишком рискованно. Нужно выбираться отсюда и возвращаться. Нужно предупредить Совет Храма.
За последнее время Кеноби насмотрелся на армии, клонов и дроидов и был убежден лишь в одном. Что его мучают очень и очень дурные предчувствия…

Глава 20

Она ничего не видела. Веки распухли и были покрыты коркой засохшей крови.
Едва ли она сумеет когда-нибудь открыть глаза…
И почти ничего не слышала, не разбирала в общей какофонии звуков…
И уже ничего не чувствовала…
Но зато ничего не мешало ей вспоминать. Когда ее оставляли в покое, она начинала думать о сыне, о том, как соскучилась, как ей его не хватает. Жизнь никогда не была добра к ней. Все десять лет с момента их расставания, глядя на звезды, она неумело придумывала ему приключения. И всегда ожидала лишь одного: он возвращается, останавливается на пороге их фермы, а на лице блуждает озорная улыбка. И здоровается он так, словно никогда не улетал.
Шми любила Клигга и Оуэна. На самом деле любила. Клигг был ее спасителем, ее храбрым рыцарем, а Оуэн заменил потерянного сына - они всегда были благодарными слушателями ее бесконечных рассказов об Анакине. И она готова была полюбить Беру, тихоню, которая старательно скрывает свою силу.
Но убегала она в тайный уголок, который приготовила только для Анакина. И сейчас, когда она не сомневалась, что смерть сидит рядом и держит ее за руку, она думала не о муже и не о пасынке. А еще она была уверена, что Анакин все знает Он всегда знал. Джедай, который приехал на Татуин и увез ее сына с собой, тоже знал.
Значит, и сейчас Ани должен чувствовать только ее любовь. Боль ему ни к чему.
Шми научилась различать оттенки боли. Она ничего не понимала в сиплом бормотании тускенов, но откуда-то знала, что Люди Песка, как ни странно, не питают к ней ненависти или злости. Истязания были всего лишь способом оценить противника. В конце каждой пытки кочевники с уважением говорили с ней. Видимо, она сумела произвести на них впечатление.
Они не понимали, откуда в ней столько сил, а она не собиралась им говорить.


***

Бледный свет полной луны освещал пологие песчаные холмы. С высокого бархана открывался хороший обзор, но Анакина не интересовали красоты ночной пустыни. Он смотрел на небольшой оазис у подножия дюны. Туда, где горели костры. Он чувствовал их тепло - и горячие волны боли. Боль напоминала огонь
От нее стягивало кожу на скулах и слезились глаза. Но сопротивляться ее притяжению он не мог. Анакин подполз на животе к самому краю, разглядывая становище внизу.
Одна из палаток привлекла его внимание. Туда никто не входил, хотя кочевники, готовясь к ночевке, сновали по всему лагерю. Кроме того, только у этой палатки стояла охрана.
– Мама…
Подальше от края он поднялся на ноги. Подождал немного, хотя больше всего на свете ему хотелось помчаться в ту палатку, что отличалась от остальных. Ту, в которой скрывался источник его боли… Потом, прячась в тени, пробрался в лагерь.
Он прикоснулся к выделанной шкуре банты, из которой была сделана палатка. И отдернул руку, с трудом сдержав крик. Два кочевника сидели неподалеку от входа и смотрели в другую сторону.
Анакин снял с пояса меч и, постаравшись загородить сверкающий клинок от посторонних взглядов, аккуратно разрезал заднюю стенку палатки. А потом полез в дыру, даже не потрудившись убедиться, видит ли его кто-нибудь.
– Мама, - шепотом позвал он.
Ноги ослабли. Палатку освещали самодельные свечи, а из проделанной падаваном прорехи попадало достаточно лунного света, чтобы разглядеть женщину, привязанную к импровизированной дыбе. Анакин разрезал веревки, подхватил падающее тело, удивившись, какое оно маленькое и легкое, и осторожно уложил на песок, боясь неловким или случайным движением причинить лишнюю боль.
– Мама… - воздух со свистом вырвался из сжатого спазмом горла. - Мам…
Она была жива, хотя он перестал в это верить. Он взял ее на руки, словно ребенка. Он не знал, сколько времени он сидел, баюкая мать, пока Шми не попыталась открыть глаза.
– Ани?..
Грудная клетка на ощупь была странно мягкой, словно все ребра были смяты жестоким ударом.
– Ани… это ты?..
Распухшие губы раздвинулись в намеке на улыбку.
– Я здесь, мам. Ты в безопасности. Держись, я вытащу тебя отсюда
– Ани.. Ани… ты такой… красивый.
– Не трать силы, мам, - Анакин чуть не плакал. - Мы выберемся отсюда.
– Мой сын, - улыбнулась Шми. - Совсем взрослый сын. Я знала, что ты придешь за мной… всегда знала.
Почему-то ему казалось, что они находятся в разных местах. Он - здесь, в палатке кочевников, в пустыне, а мама - где-то далеко, где безопасно и очень спокойно. Он хотел сказать, чтобы она не тратила силы на разговоры, чтобы просто лежала тихо, но слова застряли в горле.
– Я так горжусь тобой, Ани… Так горжусь… Я скучала…
– Я тоже скучал, мам. Мы потом поговорим, ладно?..
– Потом, - согласилась она и замолчала.
И смотрела она теперь мимо него - на прореху в стенке палатки, на луну, заглядывающую в дыру. Анакину вдруг стало холодно. Он уже видел однажды такой взгляд.
– Мам, не уходи, - попросил он. - Ты поправишься, я обещаю. Все… все будет хорошо…
– Я люблю… - выговорила Шми.
Анакин с трудом перевел дыхание. Недоверчиво подергал мать за руку. Она же не могла… просто не могла! Он искал ее взгляд, но в глазах Шми больше не было ни света, ни жизни. Мама, пожалуйста, ответь мне, пожалуйста, только не молчи… Пожалуйста… Он укачивал ее. Он просил, но ничего не помогало.
Тогда он положил ее тело на землю и осторожно, боясь сделать больно, закрыл ей глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96