Но не движение тени и не дуновение ветра заставляет посетителей прерывать трапезу и напряженно, до рези в глазах, всматриваться в предрассветный сумрак. Два красных глаза с узкими стрелками зрачков внезапно вспыхивают в темноте и тут же гаснут. Глаза возникают на доли секунды, каждый раз в новом месте неба-экрана – там, где пролетает тень. Те, кто успел их заметить, вздрагивают и тут же спешат поделиться впечатлениями с соседями по столу. Остальные, не скрывая разочарования, снова принимаются за еду, поскольку знают, что в ближайшие двадцать минут призрак вряд ли вернется. Однако аппетит от взгляда летающего сапиенса ни у кого не пропадает. Через некоторое время стук столовых приборов затихает, разговоры молкнут, и сцена повторяется.
Слева от арки кто-то охнул, следовательно, сапиенс посмотрел именно туда, а я, как всегда, ничего не заметил.
– В нем есть что-нибудь? – спросил Виттенгер, указывая на комлог.
– Пустой.
– Сами опустошили?
– Нет, таким и был.
– Так я вам и поверил!
– Придется поверить, – посоветовал я ему и таинственным голосом сообщил: – Могу еще кое-что продать.
– А у меня есть, чем заплатить? – усмехнулся он.
– Обсудим.
– Тогда валяйте.
Я пересказал ему свою версию. Правда, я ни словом не обмолвился о предполагаемом содержании разговора между Перком и Франкенбергом. Я вообще старался не говорить о возможных мотивах преступления.
– Неубедительно, – ответил он, внимательно меня выслушав. Мне захотелось сказать, что это, собственно, его проблемы, но – сдержался.
– Последите за ней. А заодно узнайте, где она была, когда произошел взрыв на Укене, – посоветовал я.
– Чем она так вам досадила, что вы решили спустить на нее всех собак?
– Если у нее алиби на время взрыва, то – ничем…
– Ладно, за вдовой мы последим. Но мне не нравятся ваши постоянные недомолвки. У вас же на лице написано "говорить или не говорить? " – спрашиваете вы себя.
– И отвечаю: «Не говорить». – Я решил держать его на крючке. – Кстати, а где она была, когда погиб Перк?
– Сказала, что с утра она была дома, затем отправилась в детский сад за сыном.
– И вы проверили? – спросил я в надежде, что он ответит «нет».
– Не так чтоб очень тщательно. У нас нет оснований подозревать ее в убийстве мужа.
– Теперь, надеюсь, они появились. Виттенгер вздохнул:
– Похоже, вы меня используете.
– Это еще не известно, кто кого использует, – возмутился я, – вы уже достаточно получили. Особенно если учесть, что вам назвали имя преступника.
– Ладно, ладно, не кипятитесь так, – в его голосе впервые послышались миролюбивые нотки, – последим мы за ней, так и быть. Но, если что найдем, вам тоже придется делиться.
– Сначала найдите – там посмотрим. Виттенгер допил коньяк и заказал еще. Перехватив мой взгляд, сказал:
– Работы что-то много в последнее время. Сегодня еще одного торопыгу прибило к нашим берегам…
Он так и сказал – «торопыга». Нельзя было давать ему напиваться, подумал я.
– Какой еще торопыга?
– Если вдова невиновна, если вообще никто в смерти Перка не виновен, то он – торопыга, тот, кто торопит естественный ход событий, тот, кто раньше времени выпрыгивает.. – Не договорив, он сделал большой глоток своего напитка.
– Из окна?
– Необязательно. Вообще из лодки – Язык у него заплетался, и я подумал, что тот бокал, с которым я застал его, когда вошел в зал, был не первым и, вероятно, не вторым
– Ну и названьице вы придумали
– Не мы – мы названия не придумываем. Мы лишь вносим их в картотеки.
Пьяный полицейский, говорящий афоризмами, – это уже слишком. Я решил, что мне пора уходить. Но не тут-то было. Он схватил меня за рукав:
– Постойте, вы куда? Останьтесь… На нас начали оглядываться. Я снова присел. Виттенгер молчал, рассматривая что-то на донышке бокала.
– Выкладывайте, а то я спешу.
– Успеете, – ответил он так, будто знал, куда я спешу.
– Кроме дела Перка, вы еще что-нибудь ведете? – Я решил помочь ему, а то сидеть нам здесь до закрытия.
– Как вы думаете, почему они это делают? – задал он встречный вопрос.
– Делают что?
– Не прикидывайтесь дурачком! – взревел он. – Себя убивают зачем, спрашиваю!
Робкая парочка топталась у соседнего столика. Девушка едва заметным движением головы показала в сторону пьяного Виттенгера и сделала страшные глаза. Молодой человек кивнул в ответ, и они ушли в другой конец зала. Я посмотрел вслед удалявшейся паре. Нужно было что-то ответить, но отвечать не хотелось. Над словом «самоубийство» довлеет табу, говорить на эту тему – как прилюдно раздеваться. Для Виттенгера табу, безусловно, тоже существовало, иначе зачем придумывать этот шутовской эвфемизм – «торопыга». Я взял у него бокал с коньком и отлил половину себе в шипучку. Полицейский осоловевшим взглядом следил за своим бокалом. Выражение лица у него было такое, будто бокал совершил все перемещения совершенно самостоятельно, без моей помощи. То, что в конце концов бокал снова оказался перед ним, его успокоило. Я сделал несколько глотков, крутившаяся в голове мысль обрела форму, но не содержание. Содержание так и осталось в той странной книге, откуда, собственно, происходила и сама мысль. Я осторожно предположил:
– Возможно, они вовсе и не себя убивают.
– Вы хотите сказать «не сами», в смысле, всем им кто-то помог? – Виттенгер не понял мою идею. Честно говоря, я и сам ее плохо понимал.
– Нет, не то… понимаете, себя убить невозможно – ну как невозможно самого себя съесть – что-то обязательно останется – челюсть хотя бы. Поэтому должно произойти какое-то разделение. Разделение души и тела, но еще до того, как свершится само действие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135