И в тот час, взглянув на эти маленькие вздрагивающие уши, Жилин понял, что Колпаков злится.
— Ах, Петя, Петя… Ну не получится, так что мы потеряем? День. А может, даже полдня.
Но табаку в ноздрю ему подсыпим. Это точно.
— То-то и есть, что день. Тут день, там день, а он между прочим, на Волгу вышел.
— Ты откуда знаешь?
— У нас в роте есть сталинградец, он сводку по-своему читает — знает, где дерутся.
— До Сибири все равно далеко… — вздохнул Костя.
— Оно так, а все ж таки… Там у нас еще и японцы трепыхаются.
Порфирий любил читать, знал очень много, по как-то вразброс. В армию он пошел добровольцем и полагал, что это дает ему право на независимость в словах и поступках.
Жилин насмешливо взглянул на него и пропел:
— Эх ты, Петя-Петушок, золоченый гребешок, — Порфирий сейчас же приподнял каску и погладил стриженую и действительно золотящуюся на свету голову. — Не хочешь — не ходи. У нас, как сам знаешь, без приказа.
— Ну и что? — но, обдумав, добавил:
— Мне приказ не важен. Мне дело важно. Пойду.
Остальные в тот час промолчали, но сейчас Жилин чувствовал — ребята скучают, и потому ругал противника нехорошими словами. И он, этот безымянный противник, словно услышал Костины мысленные присказки и устыдился. Опять послышался натруженный автомобильный гул. Он явно потянул навстречу снайперам.
Когда в сквозящих белых прочерках березовых зарослей мелькнула серая, как бы щучья, тень, Жилин, весь подобравшийся, напряженный, не поворачивая головы, предупредив в голос: "Ребята!..", нажал на спусковой крючок. Нажал, конечно, плавно, без рывка, как учили.
Стремительным светлячком улетела трассирующая пуля. Как только она погасла в голове щучьей тени, — значит, прицел оказался верным, — по ее следам полетели другие — уже невидимые. Жилин стрелял трассирующими, а остальные били зажигательными и бронебойными пулями. Жилин предусмотрел — по его трассам ребята уточняют прицел, а их бронебойные и зажигательные пули, если попадут удачно, наделают веселеньких дел.
А главное, наблюдатели противника не сразу разберутся, сколько человек ведет огонь, — кроме Костиных выстрелов, ни одна другая пуля не дает приметной трассы. Жилин не случайно и свой окоп расположил в стороне: если его обнаружат, то при обстреле снаряды или мины тоже лягут в стороне и ребята успеют проскочить в траншею, выйти из-под огня.
Стреляли стремительно и слаженно, по привычке ловя меж пальцев гильзы и складывая их рядком. По привычке же дыхание переводили в момент пере заряжания — не спешили, не елозили, чтобы не сбить ни прицела, ни боевого, сосредоточенного азарта.
Кто выстрелил наиболее удачно, чья пуля оказалась счастливой — никто, конечно, не знал. Но только уже под конец размеренной и точной огневой обработки вражеской, почти невидимой машины за березнячком разом полыхнуло оранжевое пламя. В дымном, ежистом облаке мелькнули какие-то ошметки и доски, а над заболоченной лощиной грохнул взрыв, который сейчас же распался еще на несколько взрывов послабее.
Руки снайперов еще привычно, автоматически перезаряжали винтовки, но рты уже приоткрылись: такого бойцы не ожидали. Первым, конечно, сориентировался Жилин. Он крикнул:
— Срывайся!
И сам, легко выпрыгнув из своего окопчика-"кувшинчика", пригибаясь, бросился к траншее.
Должно быть, необычный взрыв заставил вражеских наблюдателей оглянуться назад и некоторое время рассматривать ежистое облако. Оно быстро темнело, приобретало округлость, растекалось и по сторонам и вверх.
Они собрались в котловане недостроенного дзота — тяжело дышащие, возбужденные, радостно обалделые. Жалсанов происходил из рода воинов и потому старался сдерживаться. Он сощурил темные блестящие глаза и сейчас же стал закуривать. Но цигарка крутилась плохо, он рассыпал табак и потому начал слегка сердиться: мужчине волноваться не пристало. И он отвернулся вполоборота от ребят, к передовой. Она лежала близко. Стороны стояли здесь тесно.
Жилин, словно не глядя, отобрал у Жалсанова цигарку, доклеил ее, прикурил и, жадно затянувшись, так же не глядя, отдал Жалсанову.
— Вот так вот, Петя-Петушок! А ты не верил… — Пропустить возможность подначить и посмеяться даже в удаче, даже в радости Жилин не мог — Наша помощь Сталинграду в действии! Смерть немецким оккупантам! Выше боевую активность!
— Ладно тебе, не трепись, — миролюбиво сказал Колпаков Но, как человек во всем справедливый, отметил:
— Богато получилось. Высверкнуло, ну… что говорить!
Сдержанный, немногословный Малков — рослые отлично сложенный и красивый — налегая на «о», уточнил:
— У нас в Иваново, в Глинищево сказали б: хорошо уделали Все засмеялась, и низкорослый, румяный Засядько, паренек из-под Днепропетровска, восхищенно покрутил головой и повторил «уделали» Малков мельком взглянул на него, довольно усмехнулся и достал баночку с табаком. Он всегда и все делал чуть-чуть не так, как остальные, — либо чуть раньше, либо чуть позже.
Но делал красиво, аккуратно, и потому завидно заметно.
— А чо ж это было? — поднял взгляд на Жилина Колпаков.
— Шут его знает… Может, снаряды, а может, мины.
И все, словно по команде, приподнялись н приникли к срезу котлована. На шоссе клубился жирный дым — должно быть, от солярки или масла. Он доходил до вершинок растущего за Варшавкой леса и круто изгибался, косо растекаясь уже не черным, а коричневым потоком над немецкой передовой.
— Ветер меняется… — отметил Жилин. Он помолчал, ожидая ответа, но все смотрели на дым, и Костя добавил:
— Надо бы о новых позициях покумекать.
Ему не ответили, потому что дым подбросило новым, запоздалым взрывом, и Жалсанов первый раз за все время вымолвил словечко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18