Он вдыхал дым, слезы градом катились из глаз, и с потолка капали огненные капли, похожие на его слезы. Стражи подожгли дом со всех сторон, в окнах полыхало пламя, но Никос и не стремился убегать. Задыхаясь, он обогнул перевернутый, изрубленный секретер, босые ноги тут же поранились об осколки стекла. В гостиной было разбито все.
Первой он нашел маму и не узнал ее, потому что ее лицо превратилось в черную кровавую корку. Мама сидела на полу и баюкала на коленях отрезанную голову дочери. Маме повезло, ее застрелили.
Никос упал на четвереньки, возле пола еще можно было дышать. Мозг хотел умереть рядом с матерью, но человеческая плоть рвалась к жизни. В соседней комнате он наткнулся на труп второй сестры. Стражи насиловали ее так увлеченно, что не услышали окриков своих же приятелей, которые подожгли дом. Поэтому когда отважные воины Единого бросили тело девушки, они вынуждены были прыгать через окно. Через это же окно сумел вывалиться наружу и Никос.
Дом полыхал, ветки ближайших яблонь обуглились. В центре города слышались стрельба, свистки и крики. Ополченцы Единого продолжали прочесывать жилые кварталы, выискивая и убивая своих исконных врагов. Никос упал неудачно, на каменную приступку, вдобавок вывихнул руку и порезался об осколки оконного стекла. Некоторое время он лежал на спине, слушая вопли и стоны, исходившие, казалось, из раскаленного фундамента. Потом он сообразил, что кричат не камни, а двое его младших братьев, запертых в подвале.
Он поднялся, но из окон навстречу ему рвалось пламя. Он попятился, но бежать было некуда – за воротами, на такой родной, такой теплой улочке, ждала смерть. Умереть от пули было не страшно, но, сделав шаг к воротам, он вдруг наткнулся на потерянную кем-то из стражей повязку. Никос зачем-то поднял ее с вытоптанной грядки, осмотрел и понюхал. Она пахла потом, табаком и немного краской. Витиеватые письмена, начертанные толстой кистью, призывали к убийству.
Это было, как вспышка. Никос внезапно понял, почему не следует умирать. Существовало единственное место, где он мог отсидеться и о котором не знали чужие. Он обогнул горящий дом, прикрываясь рубахой, нащупал горячую крышку люка, скрытую под высоким полом веранды, и скользнул вниз, в прохладную темноту.
Этот бункер начинал строить еще прадед, в те смешные времена, когда все готовились к ядерной войне. Потом всем стало ясно, что годы дикости и противостояния закончились, люди поумнели и подобрели, и войны не будет. Прадед бросил бомбоубежище незавершенным, над ним построили веранду и заглядывали туда лишь ради того, чтобы посмеяться над собой.
Никос упал в сырую темноту. Он хотел плакать, но вместо этого его вырвало. Потом он уснул, потом бредил и вскрикивал, потом, как собака, лакал дождевую воду, стекавшую по ржавому желобу. Три раза в щели заглянуло утро, но выстрелы в городе не смолкали. Никос держал возле носа чужую повязку с письменами.
Он знал, что сумеет найти их всех.
26
САЛЮТ ТЕМ, КТО НЕ ЗАБЫЛ О ЧЕСТИ!
Жребий брошен.
Юлий Цезарь

– Декурия, слушай команду. Гвоздь, Хобот – направляющие, затем по списку, дистанция – корпус, Рыба, Бауэр – замыкают. Идем очень медленно…
Шагатель Хобота оборудован манипуляторами саперного поиска, а Гвоздь теперь потащит на себе любимую автопушку. Со стороны кажется, что шагатель Гвоздя обрел здоровенную голову; Мокрик назначен в расчет вторым номером, подающим. Бот дальше не полетит, все покинут капсулу, кроме борт-механика. Свиная Нога один останется в машине.
– Волкарь, мы слишком оторвались…
– Свиная Нога, наводки сбиты, не давай нам сильно разбегаться, – я взглядом листаю прозрачные трехмерные карты. На запрос по каждому из шестнадцати условных секторов опознаватель сердито верещит. Это значит, что огромный организм города пришел в движение. Ничего особенного, привычное дело. Город Висельников, к примеру, меняет конфигурацию раз в сутки…
А ведь есть еще нижний город, куда совсем не хочется спускаться.
В нижний город спускались геологи, шахтеры и команды подрывников, когда закладывали опоры для обогатительного комбината. Ниже сорока футов от условной поверхности туземцы не ставят силки на распадников, не охотятся на крылатых жаб, даже не медитируют в своих любимых треугольных пирамидах. Треугольные пирамиды они любят больше всех прочих построек города, часто собираются там сотнями и сидят, раскачиваясь, прикрыв глаза и пуская слюни. Ученые головы из Бюро развития расставляют в треугольных пирамидах массу приборов, устраивают засады, а потом летают на Тесей и делают многочасовые доклады на симпозиумах.
Но за полгода никто не понял, что именно происходит в треугольных пирамидах и что вообще происходит в нижнем городе…
– У меня наводки тоже сбиты. Буду присматривать за вами.
– Не давай нам расходиться, слышишь?
В эфире на всех диапазонах нарастает шелестящий гул, он постепенно распадается на отдельные обрывистые вздохи и нечто похожее на шепот.
Это город.
Когда я услышал это первый раз, возле лежбища Шакалов, мне хотелось заорать или стать глухим. Все время кажется, что за тобой по следу кто-то идет. Или даже не идет, а ползет. Поэтому нашим спецам запрещено выходить в город группами меньше, чем по трое. Трое способны кое-как контролировать друг друга. Если одному что-то вдруг померещится, например, надежный мостик над бездной между двумя шпилями, кто-нибудь из двоих товарищей успеет его спасти.
Так уже случалось.
Хрип в наушниках, шорохи и неясные стоны, частые легкие шаги, словно по металлу, царапая коготками, пробегает семейство водяных крыс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110