все здесь говорило о легкомыслии и женственности — розовые атласные занавески, кисейные оборочки на туалетном столике, купидоны, летящие по расписанному потолку, и крошечные стулья на тонких золоченых ножках, перенесенные сюда из какой-то комнаты внизу.
Посреди комнаты стояла Харриет — высокая, угловатая, с темными волосами, рассыпавшимися кольцами по широким скулам. Она казалась незваным гостем в собственной комнате, хотя не оставалось ни малейшего сомнения, кто хозяин и в этой комнате, и во всем доме.
— Где ты копалась, несносная девчонка? — набросилась она на Гизелу, как только та вошла в комнату. — Тебе прекрасно известно, что я собиралась сегодня обедать в замке в этом лиловом платье. Кружево внизу оторвано. Еще на прошлой неделе я велела тебе пришить его.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — робко возразила Гизела. — Я не помню, чтобы вы упоминали об этом.
Вместо ответа леди Харриет метнулась к Гизеле, схватила ее за плечо, сильно впившись пальцами, и поволокла к кровати, где было разложено платье, о котором шла речь.
— Раз так, смотри сама, — сказала она, отвешивая падчерице увесистый подзатыльник. — Смотри хорошенько. Ведь ты убирала платье. Разве я не говорила тебе тысячу раз — прежде чем вешать платье в шкаф, посмотри, не нужно ли где-нибудь заштопать или починить?
Она принялась грубо трясти Гизелу, все глубже впиваясь ногтями в руку девушки, так что та даже вскрикнула от боли.
— О, прошу вас! Мне больно.
— И будет еще больнее, если ты сию же секунду не займешься платьем, — ответила леди Харриет. — Ты маленькая ленивая тупица. Ничего не можешь сделать, о чем тебя просят. Ну какой от тебя толк, хотела бы я знать? Берись за иголку с ниткой и не смей выходить из комнаты, пока не закончишь работу.
— Могу ли я сначала выпить чашку чая? — попросила Гизела. — В Таусестере было так холодно, что у меня окоченели пальцы.
— Работа согреет их, — отрезала леди Харриет. — Я уже сказала, что тебе нужно делать. Распивать чай некогда. Пошевеливайся! Слышишь меня? Сегодня вечером я должна быть в этом платье, или тебе будет такая взбучка, которую ты не скоро забудешь.
И она толкнула Гизелу так, что та полетела по комнате к самым дверям. С трудом удержавшись на ногах, девушка открыла дверь и помчалась вверх по лестнице в свою комнату, бросила накидку и шляпу на кровать. И хотя она знала, что волосы ее в полном беспорядке, растрепанные ветром и примятые шляпой, она не посмела задержаться на минуту, чтобы привести себя в опрятный вид. Взяв рабочую корзинку, она поспешила вернуться в комнату мачехи и с облегчением обнаружила, что леди Харриет уже ушла.
Проворно придвинув стул к кровати, она начала пришивать крошечными, почти невидимыми стежками кружевной волан, который оторвался от затейливых оборок по подолу платья. Только сев за работу, Гизела почувствовала, что рука, там, где схватила ее мачеха, была в синяках и слегка ныла. К тому же девушка До сих пор ощущала острую боль в затылке от костлявых пальцев леди Харриет. Глаза Гизелы наполнились слезами. Почему, спрашивала она себя, что бы она ни сделала — все не так? Почему она не могла все предусмотреть и вовремя обо всем позаботиться? Она и вправду изо всех сил старалась умиротворить леди Харриет — не столько ради себя, сколько ради отца и всех домочадцев.
— Не могу понять, почему бы тебе не постараться угодить своей мачехе, — не раз упрекал ее отец.
Но Гизела не могла объяснить ему, что, как бы она ни старалась, леди Харриет никогда не будет довольна. Отец представить себе не мог, как жестоко она обращалась с Гизелой, без конца награждая ее пинками и щипками. Еще с тех пор, как Гизела была ребенком, леди Харриет находила малейший повод, чтобы поколотить ее. Разбитая чашка, невыполненное поручение, случайная реплика, которая расценивалась как дерзость, — все это приводило к тому, что леди Харриет доставала тонкий жесткий кнутик для собак, который держала у себя в спальне специально для этой цели.
Шли годы, Гизела пыталась протестовать против такого унизительного наказания, говоря, что она уже взрослая. Но маленькая и щуплая девушка была не в состоянии противостоять гораздо более сильной мачехе. Гизела знала также из своего печального опыта, что протесты и крики только больше злили леди Харриет, так что она принималась стегать свою падчерицу еще сильнее и яростнее. В такие минуты в глазах женщины появлялся зловещий огонек, а губы кривились в жестокой усмешке. Гизела никак не могла понять, отчего это происходит, и страшно пугалась такого неестественного и злобного проявления чувств.
Теперь, сидя за шитьем, Гизела смахивала слезы. Как глупо, что она обращает на мачеху внимание! Сколько раз она себе повторяла, что леди Харриет ничего в ее жизни не значит! Ну почему бы ей не думать вместо мачехи о своей матери? Такой доброй и такой красивой. А как счастливы они были, когда она была жива! Весь дом казался наполненным смехом, они ели только самое вкусное, а слуги работали охотно и весело. В то время они были нисколько не богаче, но средств им хватало. Деньги не уходили, как теперь, на немыслимые туалеты леди Харриет, на меха и шляпки, драгоценности, веера и безделушки. И все это для того, чтобы попытаться заманить в ловушку какого-нибудь недалекого зеленого офицерика из соседней казармы или очередного искателя приключений, которому только и нужно, что бесплатная еда и кров. Деньги, которые раньше расходовались на дом и сад, все теперь уходили на старания леди Харриет сохранить или создать красоту, которой она никогда не обладала. Но было бы удивительно, если бы кто-нибудь пожалел мужеподобную громогласную мегеру, которая умудрилась превратить жизнь своих домочадцев в сплошной ад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67