— Когда вы влюбитесь, то поймете, что говорить с тем, кто вас любит, очень легко — не только словами, но и сердцем.
Анита вскрикнула от радости:
— Вы в самом деле понимаете меня, в точности как мама. О, я так рада, что встретила вас! Это лучшее, что произошло с тех пор, как я споткнулась о ваше кресло и залила ваш плед.
— Хоть я и надеюсь, что я такова, как вы обо мне думаете, — улыбнулась герцогиня, — благодарить вы должны моего сына. Именно он сказал, что мне нужен чтец, и предложил попросить вашу двоюродную бабушку одолжить мне вас.
— Это звучит так, словно я библиотечная книга! — улыбнулась в ответ Анита. — Пожалуйста, поблагодарите герцога, когда увидите его, и передайте, что я очень, очень ему благодарна.
— Вы сами сможете его поблагодарить, когда он приедет в Оллертон.
На мгновение воцарилась тишина. Потом Анита недоверчиво произнесла:
— Ваша светлость, вы хотите сказать, что берете меня с собой в Оллертон и я могу остаться там?
— Именно это я и собиралась сделать — конечно, если у вас нет других планов, — ответила герцогиня.
— Это было бы замечательно, великолепно! — воскликнула Анита. — Я просто думала, что… выручив меня и взяв с собой на юг, вы… захотите, чтобы я уехала… домой.
— А кто сейчас у вас дома? — поинтересовалась герцогиня.
После такого вопроса Аните пришлось рассказать всю историю: как мама уехала в Швейцарию, Сара отправилась в гости к тетушке Элизабет, а Дафни — к своей крестной.
— А вам досталась Матильда Лэвенхэм, — сказала герцогиня.
— Думаю, она хотела быть доброй ко мне, — ответила Анита, — но она так восхищается преподобным Джошуа, что никак не может понять, почему я смотрю на него другими глазами. Собственно, когда она в первый раз сказала мне, что он зайдет завтра, чтобы сделать предложение, я подумала, что он хочет жениться на ней.
В этот момент они выехали на Проспект-гарденс. Когда лошади остановились и лакей открыл дверь, герцогиня все еще смеялась.
— Герцог Оллертонский, миледи! — объявил дворецкий.
Леди Бленкли, стоявшая у огромной вазы с тигровыми лилиями, подчеркнуто грациозно повернулась к стоявшему в дверях мужчине.
Без сомнения, она была в восторге от визита герцога. Тот, чрезвычайно элегантный, положил цилиндр и трость на стул и подошел к леди Бленкли. В глазах его мерцал огонек.
— Ты вернулся! — воскликнула леди Бленкли. — Я считала часы, правда! Я была так несчастна без тебя.
Ее голос был нарочито музыкален; впрочем, герцогу часто приходила в голову мысль, что все в леди Бленкли было столь совершенно, словно она была изделием искусного мастера.
Герцог поцеловал ее протянутую руку, затем, повернув руку, поцеловал розовую ладонь.
Выпрямившись, он сказал:
— Ты еще прекраснее, чем в моих воспоминаниях!
— Спасибо, Керн!
Глаза леди Бленкли искрились, как изумруды ее ожерелья, иссиня-черные волосы блестели.
— Я долго отсутствовал, — сказал герцог, — и нам многое нужно друг другу сказать. Присядем?
Леди Бленкли пододвинулась поближе.
— Зачем тратить время на слова? — спросила она. — Джордж играет в поло в Харлингеме и вернется не раньше чем через два часа.
Она обняла герцога, притянула его к себе, и ее губы, яростные, требовательные, прижались к его губам…
Через два часа герцог приглаживал волосы перед зеркалом над каминной полкой. Сзади послышался нежный голос:
— Когда я снова увижу тебя?
— Завтра утром я сразу уезжаю в Оллертон, — ответил герцог. — В пятницу там будет прием.
— Прием? — переспросила леди Бленкли. — И ты не пригласил меня?
Герцог покачал головой:
— Это прием совсем иного рода, не такой, как те, на которых ты привыкла бывать, Элейн. Гостей принимает моя мать.
— Что не помешало бы нам быть вместе, если бы я была приглашена.
Герцог понял: рассказав леди Бленкли о приеме, он совершил ошибку. Там, где ему предстояло выбрать себе жену, Элейн он хотел бы видеть в последнюю очередь.
Она, без сомнения, была прекрасна. Но каждый раз, уходя от нее, герцог испытывал странное чувство: казалось, она требовала от него больше, чем он был готов ей дать.
Сейчас он вновь повторил себе, что их пламенная близость была в некоторых отношениях весьма удачной, однако непонятное разочарование не оставляло его.
«Чего еще я хочу? — спрашивал он себя. — Что я ищу?»
Раньше, когда он добивался благосклонности Элейн Бленкли — а вернее, она добивалась его, — ему казалось, что Элейн — это все, чего только может желать мужчина.
Элейн была прекрасна, умна и воплощала в себе чувственное совершенство, к которому всегда стремился герцог.
Даже соперницы признавали, что леди Бленкли одевалась лучше всех в Лондоне. Говорили, будто, когда принц Уэльский бывал раздражителен, она могла вернуть ему расположение духа быстрее, чем кто бы то ни было.
Герцог обнаружил, что, когда он был близок с Элейн Бленкли, под сдержанным, цивилизованным обликом проступал неистовый первобытный огонь. Это воспламеняло герцога и дарило обоим страстное возбуждение, не изведанное прежде.
И все же теперь герцог начал сознавать: чего-то в этой близости недостает.
Он не понимал, чего именно. Но знал одно: по какой-то причине, осознать которую он не мог, он был очень рад, что завтра уезжает в Оллертон и не увидит Элейн по крайней мере десять дней.
Герцог оторвался от созерцания своего отражения в зеркале и посмотрел на леди Бленкли.
Она устроилась на диване в намеренно соблазнительной позе, подчеркивавшей ее кошачью грацию, которую герцог так ценил.
— Ты сделал меня очень счастливой, Керн, — мягко произнесла леди Бленкли.
— Именно это я сам хотел тебе сказать, Элейн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36