Она на минуту отошла от него, чтобы спросить у одной из дам, не хочет ли она еще кофе. Чарльз наблюдал, как она грациозно передвигается по комнате. Ее платье из прозрачного газа ярко-красного цвета подчеркивало совершенство ее фигуры и снежную белизну кожи.
Когда она вернулась к нему, Чарльз поднес ко лбу рук).
— Мне начинает казаться, что я грежу, — сказал он, — когда я вспоминаю эту жалкую девчушку с нездоровым цветом лица, растрепанными волосами, в забрызганном грязью платье.
— Я ее не забыла, — ответила Люсинда. — Иногда ночью я встаю с постели, зажигаю свечу и смотрю на себя в зеркало, чтобы убедиться, что я не выдумала все это.
Она обвела взглядом гостиную и сидящих вокруг нее людей, а затем пальцами дотронулась до великолепного бриллиантового колье, которое было на ней надето.
— Но это отнюдь не сон, — сказал Чарльз. — Как вы это сделали?
— Это все мадам Бертен, — ответила Люсинда. — О, Чарльз, я не могу вам передать, какие это были кошмарные дни! Она ни на секунду не выпускала меня из своей маленькой тесной комнатушки, мне примеряли тысячу разных материалов, меня всю искололи булавками; это была настоящая пытка. Затем она послала за своей приятельницей, и та разукрасила мне лицо какими-то жуткими мазями так, что я стала похожа на клоуна.
Люсинда улыбнулась при этом воспоминании, а затем продолжала:
— Эти мази сняли весь загар, который в течение многих лет покрывал мое лицо. Мне было страшно больно, временами я едва терпела. Зато, когда все это соскоблили с моего лица, оно стало таким, каким вы его сейчас видите.
— Неужели вы никогда не предполагали, что у вас такая кожа? — спросил Чарльз. — Она похожа на камелию — я в жизни не видел ничего подобного!
— Я не имела ни малейшего представления. Видите ли, я всю жизнь ездила верхом без шляпы, хотя мама ругала меня за это. И я всегда донашивала платья Эстер, из которых она выросла, а поскольку она блондинка, эти платья были всегда пастельных тонов. Мадам Бертен говорит, что они придавали моей коже желтоватый оттенок. Сейчас она шьет мне платья только из тканей ярких, сочных тонов.
— А известно ли вам, что вы уже установили новую моду? — спросил Чарльз. — Все дамы в Лондоне перекрашивают свои платья.
— Я слышала об этом, — ответила Люсинда. — Ну не смешно ли?
— Черт возьми, вы просто чудо! — пылко вскричал Чарльз.
— И все это благодаря вам, — сказала Люсинда. — Я готова за это задушить вас в объятиях!
— Ради бога, не делайте этого! — испугался Чарльз. — Можете себе представить, какой будет скандал! А Себастьян попросту продырявит мне голову — он стреляет куда лучше меня.
— Не волнуйтесь, Чарльз, — успокоила его Люсинда. — Это была просто метафора.
— Ей-богу, я горжусь вами! — заявил Чарльз. — Когда мы привезли вас в Лондон, вы были жалким созданием, на которое никто никогда не обратил бы внимания. А теперь вы настоящая звезда! На сегодняшнем балу вы будете первой красавицей.
— Не забывайте, что ее светлость, пассия моего мужа, тоже там будет, — с легкой гримасой сказала Люсинда.
Чарльз оглянулся на лорда Меридана, опасаясь, как бы тот не услышал.
— Бога ради, Люсинда! — начал он.
Но Люсинда уже отошла, и до него донесся только ее звонкий смех.
В Девоншир-хаузе было, как всегда, столпотворение. Это означало, что, если вы случайно оторвались от своей компании, вам больше не удастся встретиться с ними в этой толчее.
Комнаты для приемов были огромными, но все равно казалось, что в них не удастся разместить всю толпу, которая поднималась по парадной лестнице.
Повсюду были зажжены тысячи свечей, шум голосов заглушал струнный оркестр, тут и там сновали официанты, разнося на золотых подносах хрустальные фужеры с шампанским — и над всем этим царила атмосфера напряженности, интриг и снобизма.
Суровое, мрачное лицо герцога было полной противоположностью очаровательному лукавому личику его жены. Обычно в Девоншир-хаузе собирались лишь те, кто что-либо собой представлял, поэтому получить приглашение от герцогини считалось большой честью.
Леди Деверо была одной из самых красивых среди присутствующих дам. Ее платье было вышито крохотными незабудками, но все сошлись на том, что оно не шло ни в какое сравнение с платьем, которое было на новой графине Меридан.
Яркий красный цвет выделялся даже среди многообразия красок, а знаменитым бриллиантам Мериданов не было равных. Дело было не столько в цвете ее платья, сколько в том, как она его носила, как оно подчеркивало ее восхитительную фигуру. Она притягивала взгляды всех присутствующих мужчин.
— Она не то чтобы очень красива, — говорил один старый повеса другому, — но в ней есть что-то такое, отчего хочется смотреть на нее снова и снова.
— Клянусь богом, дьявольски привлекательная женщина! — воскликнул его приятель, а стоявший рядом джентльмен, имевший укоренившуюся репутацию циника, пробормотал:
— У нее глаза, как у ребенка, которого привезли на праздник.
Но возможно, что настоящей причиной, почему Люсинда привлекала всеобщее внимание, было то, что ее окружал ореол невинности и чистоты. Все остальные женщины рядом с ней казались старыми и отяжелевшими. Она словно не шла, а парила в воздухе, такая миниатюрная и в то же время столь уверенная в себе.
Около полуночи лорд Меридан обнаружил, что уже давно не видел своей жены. Леди Деверо уговорила его проводить ее вниз поужинать, а когда они вернулись в бальный зал, Люсинды нигде не было.
Он увидел, как к ним направляется Чарльз Холстед, разговаривая с одним из приятелей.
— Ты не знаешь, где может быть Люсинда? — спросил лорд Меридан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71