– спросил Александр. – Это мать, наверно?
– Да, это мать, по-татарски. Аты – отец. Ты спас мою голову от дырочки, Саша. И ты для меня как отец, – продолжал Эльдар и, подобием поклона подчеркивая почтение младшего к старшему, смиренно клюнул носиком воздух, так что очки сползли. – Приказывай мне как младшему брату, я все выполню.
Александр поморщился.
– Прекрати.сантименты, Эльдар! Какой, к черту, я тебе отец! Сделай то, что я тебя прошу, а не приказываю. Не надоели тебе приказы в войну? Чушь собачья!
– На войне я был только санитаром в полевом госпитале. Это несерьезно. Нет, ты для меня как отец. Ты считай, как хочешь, я буду считать, как я хочу. Я все помню… «Неужели среди вас нет мужа праведного…» – восьмидесятый стих одиннадцатой главы Корана. Будем держать оборону, пока есть сухари…
– Мужа праведного, мужа праведного, – повторил Александр злоречиво. – Кто из нас муж праведный? Ты? Я? Роман? Аркадий? Ну, ты и Роман – может быть. С некоторыми допусками. Что касается меня, то ты забыл, что я нарушил твою любимую заповедь? Не убий, не убий… непротивление… Вот тебе и отец! Не смеши, Эльдар. Мне смеяться не очень приятно, при смехе отдает в руку. Ты понял меня? Солдат со скороспелым восторгом переводят в музыкальные команды.
«Что это за ерунда со мной? Температура, что ли, поднялась? Горячо во рту, ломит глаза, и хочется говорить, как в бреду, совсем не думая… Почему-то молчит Роман. И Нинель стоит у стены и молчит».
– Саша, зачем ты капаешь яд в мои уши? – заговорил Эльдар обиженно, но тут же задиристо повеселел. – Не смейся, чтоб не болела рука! Но была история вот какая. Католический монах, здоровый, как племенной бык, шел из костела по берегу Тибра, благословляя Господа, в Риме дело было, конечно. Навстречу пьяный хмырь, крепко, под булдой, в лохмотьях, кричит: «Не противляйся!» – и ляп монаха кулачищем в левое ухо. Монах опешил, вытаращил глаза и обалдел. Тогда прохожий ляп его в правое ухо. Тут монах – не будь ослом – взревел, схватил под бока прохожего, поднял его в воздух, потряс, как мешок с «розами», внушил: «Мы не договаривались насчет того, что после удара в левую щеку я подставлю правую», – и швырнул булдака в Тибр. Как тебе эта история?
– Забавная история, Эльдар. Забавная… – смутно усмехнулся Александр. – А как ты, Роман, согласен с монахом? Подставил бы правую щеку? Как там в Библии?
«Для чего это спрашивать у Романа? Что это мне даст? Успокоение? Бред, что ли, опять начинается? Кажется, меня серьезно зацепило…»
Роман сидел, не сводя синих виноватых узковеких глаз с перебинтованного предплечья Александра, и похоже было, не слушал Эльдара, но сейчас же отозвался грустно: .
– В Священном Писании, помню, так: «Да не забудь солнце во гневе…» Есть еще и другое: «Око за око, зуб за зуб…» Что там говорить, Саша? «Да» и «нет» ходят рядом. Пьяному хмырю я бы тоже фронтон разгромил. Все в жизни спутано. Но дело не в этом…
– Дело не в этом, – повторил словно для самого себя Александр вслед за Романом. – Да, ты прав, все в жизни спутано. Зуб за зуб – солдатский закон. А высший закон – у святых. Не у нас.
– Ты хочешь оправдаться перед самим собой? – вдруг с остерегающей цепкостью спросил Роман, – Не хочешь ли ты покаяться?
– Нет, не хочу, – отверг Александр. – Да это и бессмысленно. Просто хочу знать, что думаешь ты?
Роман замялся, скосил глаза на Эльдара, но Эльдар, лишь ушами участвуя в этом разговоре, бережно протирал полой своей курточки стекла очков, и Роман обошелся без поддержки.
– Мечта построить церковку и молиться за здоровье своих врагов – тут я и со Львом Толстым не согласен, – заговорил он со страстью. – В нашем солдатском законе неотмоленный грех – другое. И ни оправдываться, ни каяться!.. Да ты ведь и неверующий. У тебя свой, солдатский Бог. Не страшись и не ужасайся – вот главная его заповедь. И ты, и Кирюшкин, и Логачев, и Твердохлебов ее исповедуете…
– А как ты-то стал верить?
– На Курской дуге, в адском пекле, когда танки нашего батальона горели, сказал себе: если сегодня не убьют, значит, Бог помог. И помог… Но любить врага своего – значит молиться за него – это не для меня. Милосердия у любого врага не вымолить. Молюсь о другом…
– И ходишь молиться в церковь?
– В церковь не хожу. Но после войны внушаю себе: избавь меня от злых воспоминаний, от помраченного ума, от мщения, от недобрых действ. Иначе, Саша, можно сорваться с катушек.
– И простил немцам?
– Не то чтобы простил. Их танки тоже горели, как спички. А я целый год провалялся по госпиталям. Операция за операцией. Вспоминать не хочу, потому что сплошная боль. Помогали морфий и сердобольные сестры. Их помню…
Роман круто прервал свою возбужденную речь, глянул на Нинель опомнившимися глазами и померк, начал подергивать бородку, опять пряча за потупленными голыми веками волнение.
– Милые, о чем вы все говорите? Разве это оправдание? – послышался среди молчания голос Нинель. – Я умоляю вас, оставьте в покое заповедь! – попросила она жалобно. – Лучше подумайте, что будет со всеми вами!
В течение всего разговора она замкнуто стояла у стены, касаясь затылком паласа, где с отвратительной нарочитостью висели охотничьи двустволки, и эти ружья, лишние в мирно обставленной комнате, вроде случайные здесь меж книг, статуэток и фотографий, вызвали в памяти Александра вкус пороха во рту, беглые конусообразные вспышки звезд, ослепившие лунную ночь, тупой удар в руку, чей-то вскрик у сарая: «Ой! Ранило!» И во всем этом хаосе осталось ощущение пальца, преодолевающего упругость спускового крючка.
«Она не верит, что я мог. Яблочков как-то сказал: от любви до ненависти один шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116