Все светильники были серебряные.
Перед алтарем из чистого золота находился иконостас с образами Христа, Пресвятой Девы и апостолов. Другой лик Христа изображен на красном занавесе алтаря. По бокам он окружен изображениями Павла и Марии. Аргиросу даже подумать было страшно, что можно уничтожить такую красоту, но он расслышал недовольный ропот некоторых священников, когда те увидели иконы и другие божественные образы.
Император взошел на кафедру. Придворные почтительно остановились в боковом проходе, тогда как церковники разместились в середине.
Никифор подождал тишины. Его внешность в империи была известна всем, потому что портрет императора красовался на всех монетах – золотых, серебряных или медных. Никифор был среднего возраста и обладал, как и магистр официорий, крупными чертами лица, а также массивным носом, напоминавшим об армянской крови.
– Друзья мои, раздоры – враг нашей святой церкви, – объявил Никифор.
Его слова эхом раздавались в храме; он оставался солдатским императором, привыкшим поднимать голос на полях сражений.
– Когда наше внимание привлекли противоречия вокруг почитания изображений, у нас стало тяжело на душе. Не приличествует религиозным людям погрязнуть в разногласиях, а следует пребывать в мире.
Вот почему мы решили созвать вас на этот Собор. Изучите доводы без лишнего шума и с помощью Святого Духа положите этому конец, как и дьявольским проискам сатаны, вносящим разлад меж вами. Выслушайте речь пресвятого патриарха Константинопольского Евтропия, который изложит, как нам представляется вопрос о почитании икон.
Евтропий начал доклад, который, по мнению Никифора и его чиновников, должен был стать отправным моментом Собора. Аргирос не без удовольствия заметил в речи патриарха две-три фразы из собственной записки.
Клирики слушали Евтропия с разной степенью внимания. Многие из не слишком удаленных от Константинополя земель – с Балкан и из Малой Азии – уже были знакомы с аргументацией патриарха. Епископы с Запада, находившиеся под юрисдикцией епископа Рима, как и ожидалось, слушали внимательно. С тех пор как Константин II поставил своего кандидата на трон римского патриарха взамен Папы, бежавшего за Альпы к франкам, Рим подчинялся Константинополю.
Клирики, которые больше других беспокоили Аргироса, прибыли из трех восточных патриаршеств. Прелаты Александрии, Антиохии и Иерусалима по-прежнему смотрели на Константинополь как на город-выскочку, ставший столицей после тысячи лет прозябания.
Магистр насторожился.
– Смотрите, – шепнул он Георгию Лаканодракону, указав в сторону делегации Арсакия Александрийского. – Это Сазопис! Тот тощий, рядом с епископом в зеленой рясе.
– Постарайся не спускать с него глаз, – сказал магистр официорий. – Нельзя же увести его с первого же заседания Собора в цепях.
– Нет, – неохотно согласился Аргирос. – Но что он делает с Арсакием?
– В Александрии уже собирался Синод по поводу икон.
– И что решил тот Синод?
– Не припомню, чтобы я слышал, – ответил Лаканодракон.
Он провел рукой по лысой голове и добавил тревожным тоном:
– Очевидно, мы скоро узнаем.
В самом деле, Евтропий уже закруглялся.
– Подобно тому как две природы Христа связаны единой волей, давайте и мы в конечном счете придем к согласию.
«Аминь», – пронеслось по просторной церкви. Когда эхо затихло, вперед с поднятой рукой выступил Арсакий:
– Могу я добавить несколько слов к вашему блестящему изложению, ваше святейшество?
– Э-э, да, конечно, – нервно ответил Евтропий.
Как и остальные, он знал, что патриарх Александрийский был лучшим теологом, чем он сам. Императоры старались выбирать прелатов, с которыми им приходилось быть в постоянном контакте, за уступчивость, а не за мозги.
– Спасибо, – с нарочитой вежливостью поклонился Арсакий. Несмотря на едва уловимый египетский акцент, его сладкий тенор оказался инструментом, которым он мастерски пользовался.
– Ваше выступление покрывает много пунктов, которых я бы хотел коснуться, что позволяет мне приобщиться к такой добродетели, как краткость.
Кое-где послышались сдавленные смешки; Арсакий не обратил на них внимания.
– Ваше святейшество, я не вполне уверен, например в верности вашей концепции о связи настоящего диспута об изображениях с былыми расхождениями по поводу сосуществования человеческой и божественной природы Христа.
– Я не вижу здесь никакой связи, – осторожно ответил Евтропий.
Аргирос нахмурился: он тоже не видел.
Но Арсакий поднял бровь в притворном изумлении.
– Не есть ли образ Господа нашего положением христологии сам по себе?
– Он безумен, – шепнул Аргиросу Лаканодракон.
Тем временем Евтропий спросил:
– Каким образом?
И патриарх Александрийский с улыбкой выпустил когти.
– Позвольте мне показать это в форме вопросов. Что представляет образ Христа? Если он описывает только Его человеческую природу, не отделяет ли это Его человечность от божественности подобно тому, как поступают еретики несториане? Но если образ представляет божественную природу, не является ли это попыткой описывать неописуемое и недооценивать Его человечность, как поступают монофизиты? В обоих случаях ценность образов ставится под вопрос, не так ли? По крайней мере, так постановил Синод в моем городе прошлой осенью.
С элегантным поклоном Арсакий уступил очередь константинопольскому коллеге.
Евтропий смотрел на него с удивлением. Никифор III хмурился со своего высокого трона, но он мало что мог поделать, хотя и был самодержцем. Нападки египтянина на иконы высказаны в уважительном тоне и поднимают проблему, которой Евтропий не коснулся во вступительном слове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101