Все эти деяния оскорбляют духов, и смыть обиду можно только кровью.
– Понятно, – ответил Аргирос.
Он слышал о некоторых обычаях чжурчженей, да и кочевники также кое-что знали о христианстве. Однако два запрета показались ему новыми. Он с тревогой подумал о том, не упустил ли Орда чего-нибудь еще.
Римлянин никогда еще не бывал в юрте предводителя кочевников; ее богатство удивляло. Некоторые вещи представляли добычу, награбленную на берегах Дуная: золотые и серебряные церковные сосуды, золотая парча и дорогой пурпур, мешки с перцем, корицей и алой краской.
Кое-что из предметов роскоши чжурчжени производили сами. Толстые шерстяные ковры, вышитые стилизованными изображениями животных и геометрическим орнаментом, можно было дорого продать на рынках Константинополя. Как и отделанный золотом шлем Тоссука, инкрустированные драгоценными камнями меч, ножны и лук. И набитые шерстью и сеном шелковые подушки.
Помимо ворованного стула, в юрте не было никакой деревянной мебели. Жизнь кочевников чересчур подвижна, чтобы обременять себя тяжелыми и громоздкими вещами.
Тоссук и Орда сели, скрестив ноги с ловкостью, недоступной более молодому Аргиросу. Хан принялся бомбардировать его вопросами. Как велика римская армия? Как много в ней лошадей? Как много людей в первом полку? Во втором? В третьем? Что везут в повозках обоза?
Допрос продолжался без конца. После каждого ответа Аргироса Тоссук поглядывал на Орду. Римлянин не мог разгадать непроницаемое, бесстрастное выражение лица шамана. Он знал, что не лжет, и надеялся, что Орда тоже знал это.
Видимо, Тоссук поверил, потому что наконец-то умолк. Хан потянулся через плечо за кувшином вина – тоже прихваченного при грабеже в империи, – выпил, рыгнул и передал кувшин Орде. Шаман пригубил вина и рыгнул еще громче. Затем он предложил кувшин Аргиросу. Римлянин выпил вина, заметив, как пристально на него смотрели кочевники. Хотя отрыжка у него получилась не столь убедительно, как у его хозяев, они были довольны; улыбаясь, пошлепали его по спине. Пусть не без сомнений, но его приняли.
Проведя с чжурчженями пару недель, Аргирос незаметно для себя стал восхищаться кочевниками, с которыми до того ему приходилось воевать. Неудивительно, думал он, что степняки грабили приграничные области империи при любой возможности. Они жили только за счет своих стад, никогда не останавливаясь ради сбора урожая или передышки; они снабжали себя пищей и кровом – и более ничем. Предметы роскоши поступали от их оседлых соседей путем обмена или грабежа.
Римлянин понял, почему кочевники считали порчу продуктов страшным преступлением. Чжурчжени ели все, что им попадалось: конина, мясо волков, диких котов, крыс – все шло в котел. Как и другие солдаты империи, он звал их поедателями вшей, не придавая этому названию другого значения, кроме оскорбления. Теперь он видел, как они жили, и, хотя его тошнило от этого, надо было признать, что суровая жизнь превращала кочевников в прекрасных солдат.
Все мужчины здесь были отличными воинами. Аргирос много лет знал об этом, но теперь он видел, почему они были такими. Они брались за лук, когда им было два-три года, и с того же возраста уже ездили верхом. Им приходилось пасти стада, охотиться и добывать пищу, которой едва хватало, чтобы не умереть с голоду, – и все это закаляло их так, что ни один цивилизованный человек не мог с ними равняться.
К счастью для Аргироса, он был довольно хорошим лучником и наездником; это позволяло ему не ударить в грязь лицом среди кочевников, хотя угнаться за ними он все равно не мог. Ловкость в борьбе и в обращении с кинжалом завоевала ему настоящее уважение со стороны чжурчженей, которым, в отличие от римлян, не было нужды часто сражаться в ближнем бою. После того как он положил на лопатки двоих степняков, решивших для проверки бросить ему вызов, остальные стали считать его за своего. И все-таки он по-прежнему ощущал себя собакой среди волков.
Это отчуждение лишь усиливалось из-за того, что Аргирос мог общаться только с несколькими кочевниками, знавшими греческий язык. Чжурчженьский не был похож ни на один из языков, которые он изучал: кроме родного, он знал еще пару диалектов латыни и немного говорил по-персидски. Он старался научиться языку кочевников, но дело продвигалось медленно.
Трудность состояла в том, что у Тоссука было мало времени. Хану приходилось планировать ежедневные переходы и поддерживать мир между своими людьми, которые быстро ссорились, стоило им выпить лишнего. Таким образом, хан был занят ничуть не меньше любого римского губернатора провинции. Поэтому Аргирос все чаще и чаще разделял общество шамана Орды. Тот не только лучше других степняков владел греческим языком, но и обладал интересами, простиравшимися гораздо шире забот о стадах и охоты.
Константинополь, огромная столица, из которой римские императоры правили вот уже почти тысячу лет, чрезвычайно привлекал шамана.
– Правда ли, – спрашивал он, – что город можно пересечь почти за целый день, его стены достигают облаков, а потолки в домах из чистого золота? Я слышал рассказы соплеменников, что посещали город в качестве послов ко двору, об этих и многих других чудесах.
– Ни один город не может быть таким большим, – ответил Аргирос уверенным тоном, хотя сам не был убежден в своей правоте. Он родился в городе Серре в провинции Стримон на Балканах, и никогда не был в Константинополе. – А зачем строить такие высокие стены, если с них защитники даже не смогут разглядеть врагов на земле?
– А, в этом есть смысл, – понимающе кивнул Орда. – У тебя есть голова на плечах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101