Антарес-906 посмотрел на меня.
– Я готов, – медленно сказал он по-английски. – Я не хочу больше оставаться здесь. Пусть неназванные заберут меня.
Я кивнул, с трудом согнув шею, и подошел к Мэригей. Опустился на колени, приподнял ее голову и попытался платком вытереть ее лицо. Она частично очнулась и, не открывая глаз, обхватила меня рукой за талию. Ее трясло, но она молчала, лишь дышала с трудом.
Это была та близость, какую могут иметь немногие люди. Наподобие той, которую мы чувствовали иногда во время сражения или непосредственно перед боем: мы должны умереть, но мы умрем вместе.
– Забудь о неназванных, – сказал я. – Мы пользовались взятым взаймы временем с самого дня зачатия… И мы…
– Украденным временем, – поправила она все так же, не открывая глаз. – И сделали из него хорошую жизнь.
– Я люблю тебя. – Это мы произнесли одновременно.
Послышался громкий удар: боевой костюм упал. Легкий бриз, до сих пор веявший с недалекого океана, полностью переменился, превратился в сильный ветер и принялся порывами налетать на костюм. Что-то ужалило меня сзади в шею – кость или осколок кости – еще раз ужалило и со стуком упало в костюм.
Со звуком, похожим на стук пересыпаемых сухих палок, в раскрытой раковине боекостюма поднимался неполный скелет. Предплечье, локтевая кость и лучевая кости прицепились к правому локтю; на запястье выросли ладонные кости, а от них в неполную секунду отросли пальцевые фаланги.
Затем поверх таза возник комок перепутанных кишок, желудок, мочевой пузырь, все происходило быстрее и быстрее: появлялись печень, легкие, сердце, нервы и мускулы. Череп наклонился вперед на позвонках под тяжестью мозга, а потом медленно поднялся и посмотрел на меня голубыми глазами Макса. Какое-то мгновение лицо оставалось двухцветным – красным и белым, – словно медицинский препарат, с которого содрали кожу. А потом оно покрылось кожей, на голове появились волосы, сразу же кожей покрылось и все тело, а затем в нужных местах не выросли, а просто возникли волосы.
Он осторожно шагнул из костюма, и на нем появилась одежда; свободная хламида. На его лице было напряженное суровое выражение. И подошел к нам. Он или оно.
Мэригей уже сидела.
– Что происходит? – спросила она сдавленным голосом, совершенно не похожим на тот, которым говорила обычно.
Человек (или существо) уселся перед нами, скрестив ноги.
– Вы ученый.
– Макс?
– У меня нет имени. Вы ученый.
– Вы неназванный?
Он отмахнулся от вопроса.
– Уильям Манделла. Вы ученый-естествоиспытатель.
– Меня этому учили. Сейчас я преподаватель естественных наук.
– Но вы понимаете природу исследования. Вы понимаете, что такое эксперимент?
– Конечно.
Омни подошел к нам и остановился поблизости. Он кивнул чернокожей женщине.
– Выходит, она была очень недалека от истины?
– Эксперимент окончен? – вопросительно произнесла она. – И вы приступили к забою подопытных животных?
«Макс» медленно покачал головой.
– А что я могу поделать? Сначала подопытные мыши удирают из клетки. Затем они начинают соображать, что с ними происходит. А потом требуют переговоров с экспериментатором.
– Если бы эксперимент проводил я, – сказал я, – то поговорил бы с мышами.
– Да, именно так и поступил бы человек. – Он осмотрелся с выражением непонятного раздражения.
– Так поговорите, – бросила Мэригей. Он несколько секунд смотрел на нее.
– Вы, когда были маленькой девочкой, мочились в постель. И ваши родители не соглашались отпустить вас в лагерь, пока вы не перестали это делать.
– Я забыла об этом.
– Я ничего не забываю. – Он повернулся ко мне. – Почему вы не любите фасоль?
Я не мог сообразить, к чему он клонит.
– У нас на Среднем Пальце не растет фасоль. Я даже не помню, какова она на вкус.
– Когда вам было три земных года от роду, вы засунули сухую фасолину себе в нос. И, пытаясь вытащить, пропихивали все дальше и дальше. Ваша мать наконец сообразила, почему ребенок так сильно плачет, но от ее лечения дело пошло еще хуже. Фасолина от влажности стала разбухать. Она отвела вас к знахарю, жившему в коммуне, и тот еще сильнее все испортил. Когда они в конце концов доставили вас в больницу, врачам пришлось дать вам наркоз, чтобы извлечь фасолину, а у вас довольно долго были проблемы с носовыми пазухами.
– Это вы сделали?
– Я наблюдал за этим. Я подготовил исходные параметры задолго до вашего рождения, так что, можно сказать, что да, это сделал я. Я слышу звуки взмахов крылышек каждого воробья, и ни один звук никогда не оказывается для меня неожиданным.
– Воробья?
– Не берите в голову. – Он встряхнул плечами, как будто сбрасывал ношу с плеч. – Эксперимент окончен. Я ухожу.
– Уходите? Он встал.
– Из этой галактики.
Земля неподалеку вдруг взорвалась, и пара ботинок, которые мы захоронили под пальмами, прилетели обратно, на то место, где в момент гибели стояла Анита. Над ними сконцентрировалось месиво из частиц плоти и костей, к ужасным останкам откуда-то стянулось алое облачко, и тело начало восстанавливаться.
– Думаю, что не стоит изменять условия и возобновлять эксперимент с того момента, когда его ход нарушился, – сказал он. – Я просто оставлю вас на произвол судьбы. А где-нибудь через миллион лет взгляну, что получилось.
– Только мы? – сказала Мэригей. – Вы убили десять миллиардов людей и тельциан и теперь вручаете нам пять пустых планет?
– Шесть, – поправило существо в белом, – и они не пусты. Люди и тельциане не мертвы. Просто убраны.
– Убраны, – тупо повторил я. – И куда же вы их убрали?
Существо улыбнулось мне, как будто подготовило напоследок какой-то приятный сюрприз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79