Толстяк Чарли извлек из кармана огрызок карандаша и скомканный клочок бумаги, разгладил лист и нацарапал на нем: «Для „Голубой рапсодии“ у нас слишком мало скрипок. Какие другие вещи хотела бы сыграть?»
Мне бы, дуре, выбрать что-нибудь хорошо разученное, типа «Базен-стрит» или «Вилли-Нытик», что-нибудь из этого ряда, но меня понесло, и я написала Толстяку Чарли на бумаге программу из девяти-десяти произведений, которые были у меня, что называется, на слуху, не более того.
– Позвоню, передам текст в типографию, – сообщил негр. – Как тебя зовут?
– Марианна… Мэри Хокинс. – Я-то не взяла на самом деле фамилию Джеффа, но сочла, что печатать свою фамилию на афишах – не слишком остроумно.
– У тебя есть с собой фото, которое мы могли бы использовать? – спросил Толстяк Чарли.
– Давайте обойдемся без портрета. И не нужно интересоваться, почему «без». – Я была уже не в состоянии лгать, а выкладывать правду о Джеймсе не могла.
– Ладно. Все путем, – согласился Толстяк Чарли. – Загадочная леди из космоса. Пятьсот за ночь, нормально?
Я бы сама ему тысячу заплатила за то, что давал мне шанс приобрести такой бесценный опыт.
– Прекрасно, – сказала я. – Когда начало?
– В восемь. Или в девять. Вкалываем до трех ночи.
Он поднялся из-за столика и потопал к телефону заказывать афиши. Я допила джулеп и пошла бродить по городу. Надо было привести нервы в порядок. Дождь кончился.
Итак, вот какой фортель выкинула судьба! Оказывается, я явилась на Землю, чтобы стать солисткой в диксиленде. В нашем школьном оркестре лучшим кларнетистом считалась не я, был там один парень. Дорого бы я дала за то, чтоб увидеть его сегодня в зале!
Я вышла на набережную, к реке. Хотелось посмотреть на закат над Миссисипи. Потом меня потянуло в кафе, приглянувшееся нам с Джеффом, в старое кирпичное здание, где посетителям подавали кофе с бежнетами – жареными хлебцами, посыпанными сахарной пудрой. Здесь готовили отличный кофе, крепкий, с цикорием и густыми сливками. Я чувствовала в душе необыкновенный подъем, меня переполняли одновременно и печаль, и радость. Я жила в предчувствии великого праздника. Я исходила Французский квартал вдоль и поперек, то мыча, то насвистывая мелодии, которые мне предстояло исполнять. К слову, в Новом Орлеане полузабытые мелодии быстро восстанавливаются в памяти.
На Бурбон-стрит я вдруг поняла, что дико проголодалась. Меня потянуло съесть что-нибудь рыбное. В ресторане я заказала себе лангусты, диковинные морские существа с длиннющими конечностями, и была сражена, когда официантка поставила передо мной блюдо, на котором высилась целая гора еды – черно-красная экзотика, морской рак. Официантка научила меня, как обращаться со щипцами. Вся «изюминка» заключалась в тонкой полоске мяса, которую я доставала из клешни при помощи специальных щипчиков. Изысканнейшая еда!
Еще час я убила, шатаясь по улице, заглядывая в заведеньица, из дверей которых звучал джаз, и приворовывая у музыкантов технические приемы и идеи. Потом я вернулась к Толстяку Чарли. Пока я дошла до бара, мне на глаза попалось не менее дюжины афиш с моим именем, набранным крупным шрифтом.
А в зале яблоку некуда было упасть. У стойки чувствовалось особенное оживление. Посасывая коктейли, люди подпирали стены зала и терпеливо ждали моего выхода на сцену. Неожиданно передо мной возник сам Толстяк Чарли и положил свою тяжелую руку мне на плечо.
– Зал битком набит, девочка, – прошептал он. – И все они приперлись сюда, дабы поглазеть на тебя.
– Поверить трудно. Что, афиши, реклама… Весть разошлась за пару часов? За три? – удивлялась я.
– У нас маленький город. Не так уж много заезжих… Да и ты отличаешься от них. Ну, вот народ и привалил поглазеть. – Негр передал мне пять скатанных в рулон и пахнущих типографской краской афиш. – Дай на ушко что-то скажу. Иди на кухню, там кран, ополоснись немножко. Инструмент – за роялем.
– Надо уточнить, что я буду играть, – заволновалась я. – И в каком порядке.
– Ты играй, а вдруг мы те вещи где-то слышали. Авось подтянем, – буркнул Толстяк Чарли.
Что ж, отступать некуда. Надо принимать вызов. Я поднялась к роялю, взяла кларнет Чарли и удалилась на кухню, обмозговывая по пути самые сложные куски программы. Кухонька оказалась очень маленькой, мы с поваром едва не задевали друг друга локтями. Изо дня в день один и тот же повар готовил здесь одно и то же единственное блюдо – жареный, обильно посыпанный солью картофель. Поваром работал маленький, пухлый и рыхлый белый человечек. За все то время, что я провела в его владениях, он ни разу не оторвал взгляд от автоматической картофелерезки. Но, заслышав мои шаги, тотчас бросил за спину:
– Бутылка в холодильнике.
Обычно я ничего не ем и не пью перед игрой. По той простой причине, что после еды и питья во рту выделяется слюна. Но сейчас мне не Моцарта предстояло играть. Конечно же, стоило снять напряжение, немного подбодрить себя. Само собой, в холодильнике оказалась бутылка бурбона. Стакан показался мне чистым. Я плеснула в него виски и залпом выпила. Меня передернуло. Во-первых, обожгло пищевод. Во-вторых – память.
Я прикинула, с чего начать, и остановила свой выбор на довольно редкой вещице, называющейся «Стэвин Чейндж». Вряд ли парни Толстяка Чарли были с ней знакомы, подумала я. Пока я рассуждала, стоит ли подстраивать братцам-музыкантам маленькую подлянку, напряжение несколько спало. Я подняла инструмент и занялась арпеджио, чередуя медленный темп с очень быстрым, пробуя самые высокие ноты и самые низкие, Я поиграла гаммы почти во всех тональностях, которые, по моему мнению, могли быть использованы в нашем концерте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104