- Я ведь гореть хотел, - сказал он. - Гулять и гореть. Сжечь собой все это... всю эту жизнь. И запалить новую, огненную. Я чувствовал себя пламенем, я люблю огонь. Я хотел гореть долго. А сгорел так быстро. Как эта свечка. Оказалось, я не могу быть пламенем. Я всего лишь свечка, способная растопить свой собственный воск, не более. Московский кремль так же недосягаем для меня, как для этой свечки стог сена в конюшне. Она, конечно, может его поджечь, но только если ее к нему поднесут и если она до этого не потухнет от сквозняка.
Я люблю волю больше жизни. Но одним вольно умирать, а другим вольно убивать слабых. Нужна ли такая воля? Но над волей бояре, а я ненавижу бояр! Так что же делать? Не пойму... То все ясно, а то...
- Ты еще не сгорел, воевода, - медленно произнес Телятевский.
- Да... Еще не все. Еще не достали. Знаешь, меня всегда даль манила. Даль широкая-а! дымчатая! - Он взмахнул рукой и задел свою свечку. Она опрокинулась и погасла. - Видишь? Почему так? А остальные - ничего, светят себе.
- Дольше всего светят те свечи, что по церквям ставят.
Болотников рассмеялся.
- Ха!.. Так в церквях меня ж анафеме предают! Ну, не здесь, в Туле нет, что ж они, самоубийцы, что ли? А по всей остальной Руси попы поют, что я дьяволом одержим. А может, и вправду так. Я вот что думаю: во мне, князь, и Бог и дьявол живут. Если дьявола боишься, то и Бога никогда не узнаешь.
- Значит, попов тоже не любишь?
- Мог бы уже давно заметить, что не люблю.
- А я давно и заметил.
- Почему тульский архиерей меня не проклял? Боится! Знает, видит, что плевать я на него хотел. Я в одной церквушке как-то Христа видал... Рот маленький, сжатый; глаза строгие, холодные... заранее осуждающие. Он весь как будто говорит: "Творите добро! Добро творите, сволочи!" Я удивился... Знаешь, бывает: каждый день смотришь и не замечаешь, а потом вдруг раз все, увидел. Вот и я так увидел и удивился. А потом узнал, что эту церковь по личному заказу Иоанна Грозного расписывали. Выходит, стал Спаситель таким, каким его хотел видеть царь-батюшка. То-то.
("Действительно, хорошо было бы сравнить изображения Христа разных времен: Киевской Руси, татаро-монгольского ига, Дмитрия Донского, Иоанна Грозного, Смутного времени и позже. Надо будет посмотреть, интересно.")
- А вообще, князь, появилась у меня еще в Венеции золотая мечта. А потом постепенно растворялась она в дорогах, в боях, в крови, даже в удачах растворялась и растворилась почти совсем. Не верю я уже. В себя верю, в удачу еще могу верить, а в мечту - нет, не верю. Выдумка это моя, бред, вызванный слишком тяжелой галерной цепью.
- Трудно было на галерах?
Болотников не ответил.
- Много с тобой случилось всего.
- Я всегда куда-то шел. От вас, князей Телятевских, - на вольные степи. Потом - в татарский полон. Потом невольничьи дороги, не хочу вспоминать. Об этом никто здесь, кроме тебя, не знает. Потом... В общем, вся жизнь - дорога. И дорога привела меня сюда - в Тулу, в эту крепость. А что тебя привело сюда? Неужели только стремление возвыситься? Ведь этого мало для тебя, князь, здесь что-то еще.
Телятевский улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся, прежде он так не улыбался.
- Моя жизнь - тоже дорога, тоже постоянное странствие. И меня тоже привела сюда моя дорога. Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.
Из "Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей" М. И. Андриевского, Киев, изд. "Наука", 2113 г.:
"...Открывать себя или нет - надо решать в каждом конкретном случае. Бывает, что можно обойтись без этого: судя по моему опыту где-то в тридцати процентах случаев. Но чаще приходится все же говорить о своем происхождении или о цели визита. Обычно после этого объект находится в двойственном состоянии: сердце впитывает ваши слова, а мозг отказывается вам верить".
- Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.
- Зачем?
- Посмотреть, поговорить.
- Зачем?
- Я прихожу к очень немногим. Лишь к тем, кто этого стоит.
("Всегда приятно осознать себя избранным. Тем более, если ты этого заслуживаешь.")
- Я не понимаю.
- Не нужно понимать. Послушай - этого достаточно. Я прихожу только к тем, кто оставил о себе в веках добрую память.
- Я оставил добрую память?
("Любопытно, что первый вопрос почти всегда не: "Кто ты?" или: "Откуда ты?", а вот такой: "Я оставил добрую память?")
- Да, пожалуй, - ответил князь Телятевский.
- Чем же?
- Подумай.
- Что ты, князь, мне голову морочишь? - качая головой, спросил Болотников. Однако это не было простым вопросом; это было больше утверждением, вернее, убеждением самого себя.
- Князь Андрей Андреич Телятевский давно был бы в лагере царя Шуйского.
- Тогда кто же ты?
- Твой ангел-хранитель - или же черт, покупающий твою душу. Что тебе больше нравится.
- И чего же ты хочешь?
- Открыть тебе глаза.
- Я с двадцати лет живу с открытыми глазами, князь.
("Хорошо, что он не спросил: "Зачем?" Это тот вопрос, на который мне тяжелее всего отвечать.")
- Ладно. Чем же в таком случае я оставил добрую память? Почему ты пришел именно ко мне?
- А как ты сам думаешь? За что я пришел именно к тебе?
Молчание.
- Потому что я пошел против Шуйского?
- Нет. Шаховской тоже пошел против Шуйского. Многие пошли против Шуйского.
- Против царя Шуйского?
- Нет.
Молчание.
- Я не побоялся объявить народу волю. Поднял всю Русь.
- Нет. Да и далеко не всю Русь ты поднял.
Молчание.
- Я люблю людей и хочу, чтобы у них было весело на душе. Чтоб гулялось, пока гуляется.
- Нет.
- За что же?
Молчание.
- За что же?
- Ты еще не сделал этого. Ты только задумал и сам боишься своих мыслей.
Болотников сорвался с места и бешено замахал руками перед самым носом Телятевского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20