Просто уходите. Я останусь с пожарными. Они согласны, спрашивал. Прикроем вас брандспойтами. Час не обещаю, но десять минут клянусь. Как раз в домах затеряться успеете.— Да за такие слова…— Прапорщик! — стонет Угробов.Баобабова разом никнет. Генерал, смахивая с усов генеральскую слезу, гладит Машку по бритой голове, оставляя на ней красные разводы. Руки-то помыть не догадался, прежде чем гладить.— И мне жить хочется. Но я свое отвоевал. Помню, в гражданскую меня комбриг вызвал и говорит…— Никуда не пойду, — ясно и отчетливо стонет капитан Угробов, и по его голосу становится понятно, что с этого места начальник восьмого отделения не сойдет ни шагу.— Лесик, что скажешь? Лично мне здесь нравится. Погода благоприятная, не жарко. Да и компания подходящая. А?А у меня дома мама волнуется. Я как на работу . ушел, так и не позвонил, не предупредил, что задержусь. Что она сейчас там думает? Тревожится, телефоны обрывает? Может, блины напекла, под подушкой лежат, чтобы не остыли. Да только до блинов ли сейчас? Куда идти, куда бежать? Если Охотники не поймают, Машка пристрелит, как предателя и паникера. Она может.— Остаемся, конечно.Генерал розовеет лицом. Может, от чувства благодарности, а может, заканчивается действие отравляющих веществ.— Я так и думал, сынки и дочки. Славно жили, славно и помрем.— Никто не умрет.Не знаю, почему говорю заведомо ложные слова. Кто-то тянет меня за язык, заставляет открывать рот, шевелить губами. Это не я, а душа моя несет чушь. Сердце понимает, что все мы смертники, все мы невозвращенцы. И памятник нам никто не поставит, потому что не знает никто, что сражаемся мы, двадцать с лишним человек, на забытой богом и городской администрацией свалке. Пропавшие без вести, вот кто мы.— Никто не умрет, — повторяю громко, чтобы слышали все. — Жить мы будем долго и счастливо и умрем в один день.— Но сегодня, — хмыкает Баобабова.— Дура.— От дурака слышу.— Прапорщик, — снова стонет капитан Угробов.— Не ссорьтесь, товарищи сотрудники, — упрашивает генерал, устав сбивать сосульки с усов.Сошлись бы мы с Машкой в дружеском поединке или нет — неизвестно. Но в тот момент, когда напарница выкарабкивается из растаявшего сугроба, над штабным холмом взвивается штора. Я хотел сказать — флаг. Безусловно, наш боевой флаг. Садовник, опираясь на здоровую ногу, сомкнувшись плечами со старушкой, держат полощущийся на ветру стяг и, перекрикивая друг друга, предупреждают нас об опасности:— Там! Там!Охотники идут в атаку.Широким полукольцом, охватывая нас с флангов, шагают они молча, чеканя шаг, держа пулеметы, автоматы и другие смешанные типы вооружения перед собой. И нет на их лицах жалости к людям, сгрудившимся вокруг испачканной шторы надеревянном древке.— Говорил по-хорошему, уходите! — злится генерал, разрывая в клочья шинель и папаху, чтоб не достались они врагу.— Не время для стенаний, товарищ генерал, — смело улыбается Баобабова. — Анекдот такой есть. Приходит прапорщик на вещевой склад…— Подожди, Маша, — прерываю разговорившуюся напарницу. — Товарищ генерал, товарищ капитан, Маша… Вы меня простите, ежели чем обидел.— Брось, лейтенант, — Угробов горстями кушает снег, словно в последний раз пытается насытиться, — все мы не без греха. Если уж отпускать их, никаких попов не хватит. Делай дело, а не прощение выпрашивай. Командуй, лейтенант, пока случай подворачивается. На это тебе мое благословение даю.Генерал, окончательно испортив носильные вещи, одобрительно кивает. Он тоже не имеет ничего против того, чтобы командовал сотрудник из секретного отдела “Подозрительной информации”. Помнит еще, что молодым у нас дорога, старикам — лучшие места в общественном транспорте.— Сюда! Все сюда! — Ребята из сопротивления и остатки партизанского отряда собираются вокруг нашего знамени. В тесный кружок, внутри которого Садовник со старушкой смотрительницей, несколько раненых и секретарша Лидочка, скармливающая остатки целебной ваты особо недолечившимся. — Приказ один, товарищи граждане, — стоять до последнего. Смерть одного — трагедия. Смерть двадцати таких, как мы, — история. Так сделаем же историю.— Жаль, водки нет, — уже не стонет капитан Угробов. — Выжрали, пока в засаде сидели.Локоть к локтю, кисточка к кисточке. Ведра с краской наготове. Лица сосредоточены, но в себе уверены. Конечно, страшно, но в толпе страх теряется, растворяется и превращается в бесшабашность.— Лейтенант, а мы в психическую атаку пойдем? — спрашивает бывший пациент клиники, законченный псих со стажем. — Мужики просят.Пожарные, расстреляв последние запасы краски, отходят к нам. Принимают из рук товарищей кисти. Теперь мы один на один с беспощадным врагом.Охотники, словно почувствовав скорую победу, смело прут вперед, не тратя зря патроны. Двадцать людишек — слишком легкая добыча, которую можно взять живьем. Тем более что среди нас великолепный экземпляр прапорщика, да и остальные тоже ничего. Все ближе их разноцветные глаза. Теперь-то я вижу, насколько нелепо смотрятся они, насколько угловаты нарисованные и прорвавшиеся сквозь экран фигуры врага. Как неловко вязнут они в сугробах, как неуклюже толкаются, мешая друг другу. Спешат покончить с горсткой храбрецов, посмевших встать на пути силы.В последний миг оглядываюсь. Не видать ли хваленой Красной армии? Нет. Не видно бронепоездов с запасных путей и не видно скачущих к нам на помощь военизированных подразделений. Не грохочут танки, не фыркают пушки, не гудят тяжелые бомбардировщики.Лавина приближается, колышется разноцветными красками. Молчаливая волна накатывается, бросает вперед рябь безысходности и безнадежности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128