И даже корочки показываю. Конечно, из-за угла. На открытое место выходить не собираюсь. Сдует ветром, кто арестует маньяка? Священнослужители? Вот уж нет. Их сейчас занимают веселые картинки. И ураган, разыгравшийся в подземном переходе, им нипочем. Вера, она и есть вера. Так, что я там кричал? — Повторяю, сопротивление бесполезно! Вы практически окружены. Предлагаю сдаться добровольно. В противном случае…Домашние заготовки вылетают из головы, как обрывки старых газет из перехода. А что делать молодому лейтенанту, когда вылетают заготовки? Правильно, импровизировать. Мы тоже, чай, не из рядового состава.— …Пожизненный срок, колка дров в тайге, вши и гнус.Я не знаю, что подействовало на Безголового. Может, угрозы, а может, и крепость клетки. Сейчас ли об этом гадать. Все сумасшествие заканчивается быстро и, к моему удивлению, без физических для меня последствий.Тишина после бури оглушает так же сильно, как буря после тишины. Две противоположности любят затыкать уши смелым молодым лейтенантам. Туман, словно последнее мороженое, слизанное с блюдца, исчезает без остатка. Массовка, застигнутая врасплох у стен, без чувств валится на пол. А если бы не выполняли указаний режиссера и наплевали, то падали бы на пол заплеванный. Вот что значит предвидение!Выхожу из укрытия. Слова молодого лейтенанта торжествуют над темной стороной. Нарушитель, хоть и не задержан, бросился в бега. Как говорил герой одного комикса: “С нами сила, напарник”.Пешеходный переход практически разрушен. Торговые точки, закрытые по причине съемок, перевернуты, потоптаны и разломаны. Цветной товар разбросан. Убытки не покроются одной лейтенантской зарплатой. Придется занимать в долг у всего отделения.Стараюсь не наступить на россыпь чупа-чупсов, чипсов, клипсов и прочей мелочевки с обнаженными картинками. Осматриваю клетку. Сооружение, аналогов которому не было, нет и не предвидится ни в одном зоопарке мира, возложенную на него нагрузку выдержало. Стальные листы зверски порублены, видны глубокие вмятины и колотые дырки. Но в целом клетка не разрушена.— Маша! Ты живая?Вопреки ожиданию, прапорщик Баобабова в целости и сохранности. Железные двери на трех висячих замках и одной щеколде выбивает ногой, выпрыгивает на свободу и трясет перед моим носом наручниками:— Видел? Нет, ты видел? Он же у меня, гад, в руках был. Я его, сволочь, чуть было к скамье подсудимых не подвела. Жаль, оборудование не выдержало.Как доказательство предъявляется половинка наручников. Цепочка аккуратно перерезана. Я бы сказал, перерублена.— А ты где был? — Машка прекращает верещать о собственных подвигах и осматривает разрушенный переход.— Это не я, — оправдываться перед напарницей не имеет смысла. Она не прокурор, сроков не дает.— Верю. — Баобабова отбрасывает непригодное оборудование, отряхивает ладони, проверяет на целостность бронежилет и грустно добавляет: — А ведь после этого тебе, Лешенька, в органах не работать.Я знаю. Мысли о финансовой компенсации — только попытка оправдаться. За самодеятельность, приведшую к порче государственного и гражданского имущества, даже если не принимать во внимание моральный ущерб массовки и спецназа, по головке не погладят. Хоть по лысой, хоть с кудрями. Выгонят со службы без разбирательств. И это только лучший вариант.— Не расстраивайся, Лешка, — Баобабова пытается утешить, но получается не слишком удачно. — Пойдешь сторожем работать. В крайнем случае — урологом.— Лучше уфологом, — поправляю Машку.— Один черт.Вокруг нас собирается ожившая массовка. Слышны хвалебные отзывы о великолепных спецэффектах, о мастерстве молодого, но такого талантливого режиссера. Даем с прапорщиком пару автографов. Машка толкает локтем, предлагая не слишком светиться. Может, даже смыться, пока начальство не прибыло для разборок.Поздно. Натетнице, что ведет в кишку подземного перехода, слышны отрывистые команды, предупреждения о возможной стрельбе на поражение. Массовка, помня только что пережитый ужас, отступает от прославленного режиссера. Между мной, напарницей и лестницей образовывается широкий коридор из человеческих тел и несработавших капканов. Восемь полковников, постоянно передергивая затворы личного табельного оружия, оттесняют человеческие массы, освобождая начальству доступ к проштрафившимся сотрудникам отдела “Подозрительной информации”.Генерал уже в форме, опираясь на оголенную шашку, как на палку, спускается по ступеням. По дороге ковыряется грозным оружием в развалах коммерческого товара. Запихивает в карман длинной начесанной шинели горсть чупсов на палочках. Для внуков, не для себя. Генералы чупсов не кушают.Усатые полковники подводят седого начальника поближе к клетке. Карманными фонариками создают дополнительное освещение. Расторопный ординарец разыскивает среди хлама стул. Генерал, кряхтя больше из приличия, нежели от ревматизма, присаживается на краешек, опирается руками на шашку, мудрым взором генеральских глаз осматривает оперативную группу в количестве двух сотрудников отдела “Пи”.— Кхх-хм-хэ! — говорит генерал, и сразу всем становится понятно, кто здесь главный. В словах генерала мудрость лет и тяжесть погон. Начальство помладше сразу бы начало с главного, с ругани и прилагательных. Но генерал не таков. — Садись…В отличие от генерала, нам с прапорщиком ординарцев не положено. А раз нет ординарцев, нет и стульев. Поэтому остаемся в стоячем положении. Как и положено при общении с вышестоящим начальством. Баобабова, правда, закуривает. Но это от волнения.Генерал глотает слюну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128