Иначе не были бы они прапорщиками.До отделения всего ничего. Через парк заброшенный перейти да три дома проскочить. В парке тишина, Охотников нет, только замечаем беспорядочно пораженные тела гражданских. Определить, кому принадлежали они, не представляется возможным. Изрешечено все пулями и осколками, головы отсутствуют. В груди закипает гнев и желание отомстить.Крадемся, прижимаясь к стенам домов. Машка показывает на расклеенные через каждые три метра небольшие листовки. На них запечатлена личность самой Баобабовой в фас и профиль. Чуть ниже моя личность. Под портретом надпись: “За поимку живыми или мертвыми — один миллион”. Непонятно только, в каком номинале.Перед самым отделением груда перевернутых машин, скамеек и служебного инвентарного имущества в виде столов, шкафов и стульев.— Смотри, что наши придумали, — кивает на баррикаду Машка.Над головой каменной крошкой взрывается стена. Стреляют кучно, но мимо. Валимся с напарницей поближе к асфальту. Если бы у нас было побольше гордости, то, может, и остались бы стоять. Но гордость для милиционера — не совсем правильное качество. Иногда и кланяться не грех.— В кого стреляете, мерзавцы? — кричу я, вытаскивая корочки. — В представителя законного уголовного розыска стреляете?За шкафами и лавками слышатся возгласы узнавания. Мол, это Машенька Баобабова в новом бронежилете из отдела “Пи” и ее напарник, не помним, как по фамилии, который ни хрена целыми днями не делает, а зарплату больше всех получает.Несколько пуль свистят практически рядом с виском. Завистников везде хватает. А Машку, между прочим, в отделении за глаза Русалочкой называют. Не пойму только, за что?Перебежками — вдруг у кого палец дрогнет — добегаем до баррикады. Человек тридцать, наших родных человек, глядят настороженно и угрюмо. Еще раз проверяют документы. Тщательно обыскивают, причем Машку особо не трогают, а меня ощупывают сверху донизу. Объясняют проверку тем, что не далее как двадцать минут назад двое таких же умников, переодетых в форму, пытались под оперов закосить и на территорию отделения прорваться. Документы поддельные, а уж про рожи говорить не приходится. Еле отогнали.Не знаю, как там у напарницы, но мое состояние сильно нервное. Ощущение нереальности не оставляет ни на мгновение. И рад бы поверить в сон, но не могу. Видел мертвые тела, видел и Охотников. Ступал по лужам, до краев кровью наполненных. Слышал выстрелы, эхом домов пустых до меня донесенные. Сон не сон, а сумасшествие.— Не грусти, Лесик, — грустно как-то улыбается Баобабова, с трудом протискиваясь в заваленные мешками с песком двери отделения. — Будет и на твоей улице настоящее преступление, без всяких там Охотников и зеленых человечков. Догонишь ты самого обычного преступника, посмотришь в его честные глаза и по-доброму, по-тихому, ласково так скажешь: “Руки за спину, морду в землю! А то враз порешу!”Опера с баррикады одобрительно гудят, подслушивая слова Машки. Ведь каждый из них служит только ради одного-единственного дня. Чтобы вот так, как прапорщик Баобабова сказала. Гаркнуть — и на пенсию с чистой совестью российского милиционера.Внутри восьмое отделение напоминает муравейник, на который по ошибке опустился отдохнуть невнимательный турист. Все куда-то бегут, торопятся, возникает неудобное чувство суеты и беспорядка. Но это только на первый взгляд. Внимательный глаз отмечает упорядоченность, правильность, если хотите, размеренность действий сотрудников. Вот мимо нас пробегает отряд омоновцев. По отрывистым командам старшего ясно, что они получили приказ занять оборону на крыше. Несколько человек из следственного отдела тащат по окончательно порванному линолеуму пулемет, место которому в музее, а не на баррикадах. Три медсестры-девчушки из соседнего училища лаются из-за того, кому из них ставить уколы, а кому бинтовать. Чернобровый азербайджанец, пристроивший у окна фруктовую лавку, зазывает милиционеров, обещая массу витаминов и существенные скидки.— Вот уж кому война — мать родна, — ворчит Баобабова.Азербайджанец тут же, не прислушиваясь к брюзжанию Машки, предлагает нам по сниженным ценам ящик гранат, коробку патронов и восемь белых флагов.Проталкиваемся сквозь толпу снующих по коридору товарищей к нашему кабинету. У дверей два человека в штатском преграждают дорогу. Одного из них я знаю. Видел в главке. Узкоглазый якут, который, будучи сержантом, получил внеочередное звание полковника за то, что, рискуя собственной жизнью, проследил пути передвижения стада оленей из Якутии до самой норвежской границы. И не только проследил, но и вернул отечественное стадо на отечественные же пастбища.— Однако, в юрту нельзя. — Звезды на погонах менталитет не меняют. — Однако, госпиталь в юрте.Баобабова пытается оттеснить якута, но маленький полковник оказывается упертым парнем. Упирается ногами в косяки, руками и головой в живот Баобабовой и окончательно заслоняет дорогу.Второй полковник в штатском, которого я не знаю, но который знает Баобабову, чей портрет в полный рост до сих пор никто не снял с Доски почета, миролюбиво сообщает, что:— Кабинет ваш временно занят под госпитальную палату. Генерал там помирает.Конечно, мы с Машкой возмущены, почему генерал для помирания избрал именно наш кабинет. Сильно не возмущаемся, начальство все-таки, но и просим предоставить обширные объяснения.— Генерал, однако, контужен сильно, — полковник якут все еще в раскорячке. — В эпицентр попал. Граната плохая попадалась. Гремела сильно, оглушала больно. Я рядом стоял, все видел.Второй полковник кивком подтверждает слова сослуживца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128