Помирились? Как помирились?.. Только вчера в лесу он слышал, как отец сказал Темке, что остается. Что никуда не уходит от них, а сейчас мама говорит – они помирились.
– Как помирились? – не понимая, спросил Толик и взглянул на отца.
Тот улыбался, будто ни в чем не бывало, и кивал головой.
– Нет, – сказал Толик. – Неправда.
Мама рассмеялась звонким смехом.
– Он не верит! – воскликнула она. – Не может поверить!
– Могу, – равнодушно возразил Толик, – но это неправда.
– Правда, правда, – подтвердил отец. – Помнишь, мы сидели тут тогда? – Толик кивнул. – И я говорил маме, что жить так нельзя, что мы должны уехать. – Толик кивнул снова. – Ну вот, мама согласилась. Мы уезжаем в другой город. Я буду работать инженером на новом заводе.
Как просто все получилось, ах, как просто! Сначала не соглашалась, а теперь согласилась – вот и все. Делов-то!
– Нет, – упрямо сказал Толик. – Это неправда.
Отец насторожился.
– Ведь ты, – сказал Толик, – ведь ты сказал вчера Темке, что остаешься у них.
Толик не отрываясь глядел на отца. Что ответит он? Как объяснит?
Отец молчал и густо покрывался краской. Мама удивленно смотрела на отца, но не ее он стыдился. Отец медленно покрывался густой краской, как мальчишка, которого уличили во вранье. Наконец он опустил глаза и сказал оправдываясь:
– Что же я должен был сказать?
Отец покраснел еще сильнее, а мама, чтобы выручить его, произнесла сухо:
– Он уходит от них.
– А-а, – понимающе протянул Толик и спросил: – Значит, Темке ты просто соврал?
Толик вдруг почувствовал, как страшно, как дико устал он от всей этой истории.
Отец соврал, всего и делов-то, ну подумаешь!..
Соврал, соврал, соврал…
Просто наврал Темке, как врет мальчишка мальчишке.
Толик чувствовал, что на него наваливается тяжесть – будто кули с песком. Кули давят, давят, и он ничего с ними не может поделать. Эта тяжесть ему не под силу.
Нет, ничего не понятно все-таки на этом свете! Что о других говорить, если даже сам себя понять не можешь? Ведь, наверное, надо было бы радоваться сейчас. Смотреть на счастливо смеющихся родителей, радоваться, что все вышло наоборот, а не так, как сказал вчера Темке отец.
Толик попробовал обрадоваться, попробовал улыбнуться, но ничего не выходило.
Стараясь развеселиться, он глотнул еще шампанского и вдруг спросил неожиданно для себя:
– И это у вас праздник?
– Толик! – повелительно сказала мама. – Ты еще… – Она хотела сказать, наверное, «ты еще ничего не понимаешь» или что-нибудь в этом же духе, но отец сжал ее руку.
– Эх, вы! – сказал Толик и горько усмехнулся. – Эх, вы!.. – повторил он. – Справедливые люди!
Он встал из-за столика и пристально посмотрел на отца.
Да, он посмотрел не на него, а в него, словно стараясь разглядеть сложный механизм, из которого устроен его собственный отец.
И отец вздрогнул под взрослым Толикиным взглядом.
Вздрогнул и отвел глаза…

6

Толик кинул камушек в окно, и Темка появился сразу, без промедления.
Они брели по улице, и Толик мучительно соображал, как ему все рассказать. Выйдя из стеклянного кубика, отец с мамой пошли домой, а Толик бросился сюда.
Конечно, можно было не спешить. Подождать, пока отец сам скажет. Он натворил, он пусть и говорит. «Подождать! – передразнивал сам себя Толик. – Как это подождать? Друг ты Темке или так – пенка на молоке. Сдунешь – и не станет». Нет, сказать первым должен он, именно он, и хорошо, что Темка еще не знает.
Незаметно мальчишки вышли на край Клопиной деревни. Овраг лежал под ногами искореженный, в изломах пепельных морщин. Осталось лишь несколько полуобгорелых хибар, остальное сожрал огонь.
Толик нашел глазами место, где был их домик. Как памятник прошлому там торчали черные лапы бывшего тополя. Как памятник всему счастливому, что было у них, у Толика и Темки.
– Знаешь, – сказал Толик, поворачиваясь к товарищу, – мне нужно что-то тебе сказать.
– Мне тоже, – ответил Темка серьезно. – Я говорил с отцом… с Петром Ивановичем, – поправился, краснея, – и он… он мне сказал… что, ну, в общем, он… – Темка собрался с силами и наконец выпалил: – Не вернется к вам.
Толик разглядывал Темку и видел, как мучается он. Как стыдно ему говорить об этом, как стыдно признаваться, что отец победил его упорство, сломил его, словно тонкое деревце. Но самое главное не это. Самое главное – Темке стыдно говорить, что он признает эту победу и согласен с ней.
Широкоплечий парень, без пяти минут восьмиклассник, стоял перед пятиклашкой, сгорая от стыда, но ничего не мог с собой поделать.
Толик молчал.
Теперь уже Темка смотрел на него удивленно. Почему он молчит, почему не огорчается, ведь это, в конце концов, очень серьезно, и он приготовился к важному разговору. Он приготовился выслушать упреки. Он приготовился сказать, может быть, самое важное – что больше не может ненавидеть отца.
– Понимаешь, Темка, – сказал Толик, глядя ему в глаза, – я тоже хотел с тобой говорить об этом.
Толик отвернулся. Он стоял на крутом краю пепелища, и ему казалось – сейчас придется прыгнуть в глубину. На эти обгоревшие колья, на эти горы обугленных кирпичей… И все-таки лучше пусть это будет он.
Толик поднял глаза.
– Это неправда! – сказал он печально и объяснил: – Это было вранье. Отец уже вернулся к нам. Они уезжают…
Толик увидел, как расширились зрачки у Темки. Он глядел на Толика, не видя его, и кривил посеревшие губы в жалкую улыбку.
Темка стоял не шевелясь, неподвижно улыбаясь, и молчание вырастало прозрачной стеной между ними.
Стена становилась выше, шире, и Толик с ужасом ощущал, что он ничего не может поделать с этой стенкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76