– Ну, к примеру, про стихийные бедствия, раз мы тут, как цуцики, загораем.
– Эк, хватил, – возразил Слава, – стихийных бедствий у нас быть не должно. Разве что отдельные наводнения и частные землетрясения. А так все нормально.
– Во дает! – кивнул на него Семка. – Помешанный.
– Ему иногда вожжа попадает, – усмехнулся дядя Коля. – Под хвост.
– А я был при одном бедствии, – отозвался Орелик. – На Памире. Ледник там двинулся.
Семка заколготился, подтащил к Вальке спальник, устроился поудобнее.
Орелик засмеялся.
– Ты чего это в рот глядишь? – спросил он.
– Слушаю про ледник.
– Э-э, – шутя толкнул его Валька, – так, брат, не годится. Сам выдумал, сам первый и рассказывай.
Семка сморщил нос, выпучил глаза.
– Я никаких таких случаев не видел!
– Ну, тогда поспим, – обрадовался Слава, поворачиваясь на бок.
Семка расстроился. Ему так хотелось хоть раз какой-нибудь, пока все вместе и никто не мешает, как в поселке, и никому не надо идти опять в маршрут, посидеть немного, поговорить, повеселиться в конце концов. Сколько они вместе ходят и только вечером собираются. Да и то! Поедят, свалятся от усталости и храпят. А он бродит вокруг них или сидит рядом, и поговорить не с кем. Нельзя же так, все дело да дело. А время – мимо, мимо. Потом же жалеть будут – ходили, жили рядом, а поговорить основательно все времени не хватало.
Гусев уже свистел носом, симулируя сон, дядя Коля тоже чего-то скисал, один Валька глядел на Семку выжидающе, и он стал спасать положение, стал спасать эти минуты, когда он дудел на расческе, а дядя Коля плясал и потом боролся с Гусевым.
– Я… это, – торопясь, начал Семка, – про бедствия не знаю. Смешным можно заменить?
– Дуй! – велел дядя Коля. – Вали смешное! – и растянул рот, готовый смеяться.
Семка лихорадочно и тщетно перебирал свою короткую жизнь, неинтересные, обыкновенные случаи, свидетелем которых ему приходилось быть, но ничего, кроме глуповатых анекдотов и розыгрышей, не вспомнилось. Он решил рассказать про один розыгрыш посмешнее, это было не так давно, когда Семка учился в радиошколе в другом городе и втроем с двумя приятелями снимал частную комнату.
Поначалу оба товарища очень нравились Семке, один, Ленька, привез с собой аккордеон и вечерами громко играл, наклоня голову, свесив на глаза челку и чуть наклонив ухо к инструменту, словно прислушиваясь к его работе. Второго звали Юриком, он был сероглаз, неприметен и любил поесть, но зато здорово работал на ключе, обходил остальных и в чистоте, и в скорости.
В общем, Семка делил свое добродушие поровну между двумя товарищами до одного случая, вернее, розыгрыша, на который толкнул его и Леньку Юрик-мазурик: так они прозвали соседа после этой истории.
Вечером, после занятий, Семен и Ленька пришли домой. Жутко хотелось есть, днем они заняли у кого-то рубль, пообедали, думая дотянуть до завтра – завтра выдавали стипешку, но своих возможностей не рассчитали: по дороге на частную квартиру аппетит разыгрался до невозможности. До стихийного прямо бедствия.
У булочной они проверили карманы, вытряхнули медяки, наскребли восемь копеек, взяли городскую, бывшую французскую, булку, похожую на лодку, перевернутую вверх днищем, и еще копейка осталась на разживу.
Дальше до дому они трусили легкой рысью, надеясь, что Юрик, любивший поесть, дома и у него можно будет разжиться сыром и маслом.
Юрик, верно, был дома, пил чай из эмалированной кружки, перед ним стоял слегка подкопченный дюралевый чайник, пол-литровая банка, наполовину заполненная маслом, слегка синим от некачественного стекла банки, и возлежал солидный куль из грубой желтой бумаги. В этом куле был сахарный песок.
Семка и Леонид скинули пальтишки, бросили их на кровать, вытащили свою посуду. Ленька налил чай и сказал Юрику, не очень льстясь, но и не очень грубя:
– Дай-ка сахарку-то!
– И маслица! – добавил Семка.
Юрик поднял на них утомленный взгляд, отер испарину, выступившую на лбу, оставив, однако, бусинки пота под носом, и, распрямляя свое хлипкое тело, велел:
– А вы повежливее попросите!
– Ишь ты, – возмутился Ленька, – гад какой! Как это у тебя просить, интересно, надо?
– Как следует, – проговорил Юрик, прихлебывая чай, – не грубо.
– Да брось ты, – сказал Семка, – давай гони! Вон у тебя сколько.
– Мое, сколько ни было! – произнес Юрик, придвигая к себе пухленький куль с сахарным песком.
– Все равно не в коня корм, – попробовал убеждать его Ленька, – сколько ни жрешь, вон какой худой. – Но Семка оборвал его:
– Плюнь! Пусть подавится, частный капитал.
Они тогда обозлились здорово, разделили городскую булку пополам, запили ее несладким чаем и улеглись голодные.
– Во, моромой! – обзывал Юрика из своего угла Ленька.
– Куркуль! – бурчал Семка.
– Мазурик! – придумывал приятель.
– Юрик-мазурик! – досочинил Семка.
Юрик-мазурик молчал, не замечая перекрестного огня артиллерии.
Назавтра Ленька и Семен устроили над соседом жестокую расправу.
Мысль о мести пришла к ним случайно, ни о чем таком они не думали, даже забыли вчерашнее, но, вернувшись домой и не застав привычно жующего соседа, возмутились снова.
– Вот гад какой! – шумел Ленька, кочегаря остывшую злость.
– Надо ему отомстить! – придумал Семка. – Насолить как-нибудь за жмотство.
Они распахнули тумбочку Юрика, глумясь над ее изобилием.
– Буржуй настоящий! – бормотал Семка. – Сахара – куль, масла полбанки. Даже тройного одеколону полная бутыль. Давай весь сахар сожрем! – загорелся он. – Или все масло!
– Не съесть, – горевал Ленька, – а то бы можно.
Он взял бутылку с одеколоном, щедро побрызгался сам, пролил струйку на Семку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45