И я скажу кое-что. Хочу, чтобы спала пелена, которая мешает твоим глазам определить, где твой истинный друг… – Он перевел дыхание, попытался забыть о нем, этом господине, нынче молчаливом. – Я хочу напомнить о том, что сказала ты звездной ночью в Багдаде…
– Напомни.
– Ты сказала: «Я твоя навечно». Сказала?
– Да! – Эльпи не повела при этом даже бровью.
– Ты сказала: «Я пойду за тобой в огонь и в воду».
– Верно, сказала.
Хусейн всплеснул руками. Он потрясен. Более того: потрясено все его существо правдивостью ее, прямотой ее. А ведь могла бы отказаться, могла заявить, что запамятовала. Вполне могла! Но нет, она подтверждает его слова. Да еще как! В присутствии своего господина. Ладно, он пойдет дальше, он напомнит ей кое-что, чего она не ждет. И меджнун несется вперед очертя голову. Все ему теперь нипочем!
– Ты целовала меня?
– Да, целовала.
– Я знаю тепло твоих ног.
Она утвердительно кивает.
Меджнун искоса глядит на господина Хайяма, но выражение лица у того отсутствующее. Его будто вовсе нет среди этих стен, словно он далеко отсюда. И это немного смущает меджнуна. Он теряет уверенность, напористость…
– Напоминая обо всем этом, Эльпи, я говорю тебе: оставь этот дом, я внесу деньги за тебя, я сделаю все, чтобы ты была хозяйкой в моем доме.
Но разве не знает она, что нет у него ни денег, ни дома, нет ничего, кроме чрезмерной горячности и желания любить красивую женщину?
– Я соберу деньги… У меня много богатых друзей, которые помогут мне, которые сделают все, чтобы соединить нас. Я и дом найду для тебя, и над ним будет небо такое же, как и здесь, и солнце такое же, как и здесь, и луна тоже…
Она, кажется, делается снисходительнее к нему, доверчивее к словам его. Она говорит тихо:
– Наверное, так…
Хусейн чуть не подпрыгивает от радости. Все как будто идет на лад. Нет, не может любить юная красавица этого пожилого – нет, старого! – человека. Это ясно. Это ясно даже слепому!
– Я не думаю, Эльпи, что твое сердце так быстро может позабыть любящее его сердце. Я говорю «не думаю», а теперь скажу так: я уверен, что два любящих сердца принадлежат друг другу вечно. Не так ли?
И снова, к его удивлению, она говорит:
– Да.
Что он слышит?! Что ему еще надо? Поскорее вызволить ее из этого ада. И Хусейн обращает свой взгляд на господина Хайяма. А тот по-прежнему каменный, по-прежнему отсутствующий. Слышал ли он все, что говорилось здесь?
– Эльпи! – кричит горячий меджнун. – Прошу тебя: скажи господину, потребуй от него своего освобождения на законном основании. Я внесу все деньги, необходимые для этого!
И взволнованный меджнун умолкает. Теперь необходимо вызвать господина Хайяма на объяснение, надо вырвать из него слово. Его молчание не только настораживает, но и озлобляет. Кто может поручиться за долготерпение меджнуна? Разве он не из плоти? Разве он не человек? И он не посмотрит на то, что здесь он в гостях. Ради Эльпи пойдет на все…
А хаким сидит, и дыхания его не слышно. Сущий индийский идол, безжизненный идол. И глаза его полуприкрыты. И руки скрестились на груди. Невольно задаешься вопросом: а слышат ли уши его? Не оглох ли он от любви или равнодушия? Что это с ним творится?
На всякий случай Ахмад стоит за дверью. Нет, нельзя оставлять господина с этим сумасшедшим! Что, ежели Хусейн подымет на него руку? Этого можно ждать от неистового меджнуна. Ибо любовь его есть болезнь его, болезнь сердца, недуг души… Ахмад глядит в щелочку, которая на высоте глаз его. Не спускает взгляда с меджнуна, как орел с ягненка на краю пустыни…
Эльпи молчит. Она молчит напряженно, долго молчит в щемящей тишине, в которой бьются три сердца. Их стук доносится даже до Ахмада. И Ахмад решает, что это есть тишина, полная глубокого значения, тишина чрезвычайная, которая разрывается в конце концов громоподобно.
Эльпи ни на кого не смотрит. Она смотрит куда-то в себя, словно в зеркало… Что-то она скажет?..
«Ежели попросит помощи, пусть не ждет пощады этот ученый соблазнитель. А ежели отвергнет?..» – Так говорит про себя влюбленный Хусейн.
«Ну что ж, – думает хаким, – дело близко к развязке. А этот меджнун очень влюблен, но не в этом беда. Худо, что он вовсе потерял голову или, что еще хуже, глуп от рождения. Сидит себе меджнун, сидит и ждет ее решения. Но какого?»
Эльпи заговорила. Спокойно. Неторопливо. Точно читала по бумаге. Говорила она по-арабски так, что казалось, всю жизнь прожила в Каире или Багдаде. Откуда у нее такой великолепный выговор? Но не будем ломать над этим голову, лучше послушаем ее. Вот ее слова:
– Дорогой Хусейн, я изменяла своему прежнему хозяину, ибо ненавидела его. А за что было любить его? За скаредство? За скотство и грубость? За обжорство и пьянство? И я изменяла ему. И он поймал нас с тобою, и ты был бит. И я была нещадно наказана. Он продал меня. Он разлучил нас. И только великий бог соединил нас в Багдаде. Я любила. Не кривила душой, слушала свое сердце, свою душу.
Меджнун сиял. Будто месяц в ясном небе. Он был рад, у него выросли крылья. Он готов был летать. Нет, не подвела его Эльпи, говорила она сущую правду, не щадя себя, не стесняясь хакима, хозяина своего!
Эльпи продолжала:
– Да, ты знал тепло моих ног. Ты имел все, что хотел. И я не жалею ни о чем…
Меджнун готов встать из-за столика, взять ее за руку и вывести из этого проклятого дома… Но Эльпи продолжает:
– Я не обманывала тебя. И к чему обман? Это худшее из того, что я знаю. Я верила тебе и доверяла. Почему бы и нет? Разве ты плох? Посмотри на себя: ничем тебя не обидел бог. И право, было бы глупо не любить тебя, особенно если рядом с тобой негодяй, мнящий себя великим меджнуном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65