..
— А теперь мы будем пить чай, — возвестила толстая, неповоротливая Аделина. Она улыбалась. Улыбкой ожиревшей старой женщины.
Пате-ипа смотрел на нее и не видел ее: он мысленно был там, очень далеко отсюда. Туда пути — десятки лет. Точнее оттуда. Ибо, сказать по правде, туда пути нет вовсе: только воспоминания о прежних годах счастливой юности.
Выполняя семейное поручение, Григорий Груапш медленно брел вдоль зеленых рядов. Настоящий покупатель сначала обойдет рынок, а уж потом, насмотревшись и приценившись, начинает делать покупки. Хотя поручение было чепуховое — несколько пучков петрушки, укропа, кинзы, — тем не менее Груапш отнесся к делу весьма ответственно. Прохаживаясь вдоль рядов, он приветствовал встречных знакомых: одним кивал, другим жал руки, а третьим подмигивал.
Ему показалось, что петрушка и укроп немного подорожали, а сельдерей упал в цене. Кинза оставалась на прежнем уровне. Груапш брел медленно, заложив руки за спину и поглядывая по сторонам. Утро было раннее, базар только-только по-настоящему набирал силу: гуденье голосов становилось сплошным, покупатели образовывали непрерывные потоки, которые двигались то взад, то вперед — хаотично для непосвященного в тайны требовательных и щепетильных покупателей.
Через полчаса Груапш ясно представил себе, где ему приобрести петрушку, а где — киизу и укроп. Чувствовал он себя неважно: под сердцем саднило, во рту было противно, покалывало справа под ребрами. Его уже предупреждал врач о том, чтобы бережнее относился к себе: меньше пил, меньше курил и не увлекался турецким кофе.
— А что это даст? — спрашивал Груапш.
— Улучшится самочувствие, продлится жизнь.
— Только всего? — Груапш криво усмехался. Врач кивнул: только и всего!
Груапш вышел из поликлиники и поклялся больше не приходить сюда. «Как улучшить настроение, я знаю и без вас, — сказал он про себя. — А что до продления жизни — этого никто толком не знает. Вон вчера по-
мер молодой трезвенник, а старый пьяница ходит бодрый и веселый...» (это было до того, как в Сухуми он узнал об опухоли на шее). Шел он сейчас по рынку и восхищался своим философским умозаключением: «В самом деле, если все будут жить до ста лет — что же будет? Сплошное безобразие». Груапш почему-то брезгливо сплюнул и решительно направился к лотку, на котором громоздилась зелень.
Сюда же подошла дама в сером плаще, которая оказа-лась давнишней школьной приятельницей. Она купила несколько пучков ярко-зеленой петрушки и отошла в сторону поболтать. Это была Нуца Блабба — прежняя хохотунья и непоседа. Она училась прекрасно, и за это ей многое прощалось. Учителя ставили ее в пример. Статная, коротко подстриженная, Нуца влюбляла в себя школьников разных классов, по ней вздыхали и старшеклассники.
Нынче она морщиниста и беззуба, седые волосы ниспадают на плечи, синие глаза посерели.
— Как жизнь? — спросил ее Груапш.
— Кручусь как белка в колесе, — призналась она, вяло улыбаясь.
Из се короткого рассказа он узнал, что дочери ее — и старшая и младшая — развелись с мужьями, вернулись к пей с детьми, что всех она нянчит, всех поит и кормит. Работает она в порту.
Первый муж погиб в войну. Второй оставил ее и укатил «непонятно почему с какой-то молоденькой вертихвосткой» (так объяснила Нуца Блабба).
— А что нового у тебя?
— Что может быть нового? Доживаю свой век потихоньку. В большие люди не лезу. По чужим головам не ходил и ходить не намерен. Никогда завистью обуреваем не был, никому не мстил. Самый тяжкий грех — бутылка вина. Но ведь господь бог прощает это. Не так ли?
— Фу, — сказала она, — какие ты ведешь речи. Я помню — ты был как ртуть. Смеялся звонко-звонко. Мы звали тебя колокольчиком. В тебя была влюблена Марика, Ты помнишь Марину? Такую милую гречаночку?
Еще бы не помнить! Рано сошла она в могилу. Кажется, заболела брюшным тифом. Бедная Марика!.. Рыжий посмотрел на нее и тяжело вздохнул.
— Гриша, — сказала она, — довольно! Сколько ни печалься, ничего этим не исправишь. Посмотри-ка сюда, на меня.
Он подчинился ей, и его остекленевшие глаза напугали ее. «Не жилец, — подумала она. — Что-то странное в нем, потустороннее». Она пожала его руку и нырнула в гудящую базарную толпу.
— До свидания, — сказал он тихо. И остался стоять неподвижно. Она некоторое время наблюдала за ним издали и ушла, когда он наконец пошевелился и, как пьяный, побрел вдоль зеленого ряда.
Гости из деревни вроде бы были довольны: вопросы решались удовлетворительно, хоть и не без скрипа, разумеется. Чуваз оказался на высоте: на резолюции не скупился — словом, помогал как мог. Он сказал Владимиру Зухба, что бабушка его, Чуваза, урожденная Чааба-лырхва, родом именно из их деревни. А это уже кое-что! В честь умерших тоже надо кое-что делать. «Мы же не без роду, не без племени».
И тем не менее пришлось поездить и побегать за день. То одного начальника дождаться надо, то другого, то бухгалтера, то заведующего складом. «Один день в городе — что одна минута», — успокаивал своих гостей Пате-ипа. Надо отдать ему должное — бегал он наравне с ними. Но самое главное: вся эта суета была ненапрасной — многого добились. То просьбами, то угрозами «пойти в вышестоящие организации».
С трудом нашелся час, и они пообедали. А после рабочего дня Пате-ипа повел гостей на берег — пить кофе с коньяком. Кофе крестьянам не очень понравился. Коньяк пришелся по вкусу. Не обошлось дело без Груапша, Обезьяны и еще кой-кого из «любителей кофе». Один молодой человек даже картер предложил от «Беларуси». Совсем новенький.
— Ежели получим трактор, — сказал Зухба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36