— Трактор — легче, а за картером еще побегаешь. Груапш пустился в долгие рассуждения о жизни и смерти. Крестьяне приписали это коньяку, который «он выдул без особого труда». Обезьяна часто убегал по своим делам: люди приезжали, и всем требовалась гостиница или, на худой конец, комната где-нибудь, крыша над головою... Груапш отошел к другому столику...
— Многовато бездельников, — тихо сказал Зухба За-канбею Пате-ипа.
— Это так кажется: какая-нибудь сотня на тридцать тысяч жителей. Просто они на виду...
— Мне бы эту сотню.
— Я хочу сказать два слова в защиту этих людей, — сказал Пате-ипа. — Некоторые из них на заслуженном отдыхе...
— Допустим, — перебил его Зухба. — У нас, знаешь, даже глубокие старики чай собирают. Человек должен работу себе находить, а не кофе пить с утра и до вечера. Подумаешь — заслуженный отдых!
— Послушай, Володя, каждый живет как может и как хочет...
— А этот, который картер предлагал?
— Ну, это просто нормальный жулик... Но не о них ведь речь...
— Ты меня не убедишь, — сказал Зухба. — Я знаю многих на гвоздильном заводе, которым под семьдесят, а уходить на безделье не желают. Знаю и тех, которым нет и тридцати, а от работы бегут как черт от ладана. Согласен?
— Да, такое бывает...
Ризабей сказал, что умер бы от безделья. Столетняя старуха и та дома не сидит сложа руки. Пате-ипа мягко заметил:
— Сотня бездельников — это еще не город. Здесь тоже не все сидят сложа руки.
— Меня берет злость, когда вижу любителей легкой наживы. Я знаю цену труду. Этот коньяк, который пьем, пот и труд. Этот кофе — тоже. Эта сигарета — тоже. У меня в колхозе каждая пара рук на вес золота. А тут я вижу немало бездельников, пьяниц, — возмущался Зухба.
— Хочешь, забирай их!
— Нет уж, спасибо! Сами нянчитесь с ними!
— Ну, то-то же. — Пате-ипа предложил тост: — За нашу деревню в горах, среди скал, среди обвалов, под ярким солнцем и с журчащими родниками! За ваши мозоли и за ваш пот!
— Это дело другое!
Обезьяна вернулся на свое место и спросил, за что выпили. Ему сказали.
— За пот так за пот, — сказал он равнодушно. Груапш снова заявился, поднял свой стакан и сказал:
— Надо пить не за пот, а за людей — добрых и тру-долюбивых. А что до жизни и смерти — то об этом следует потолковать более обстоятельно. — Так и не выпив, он, шатаясь, направился к кофевару.
— Он совсем не в себе, — сказал Зухба.
— Неправда, — возразил Пате-ипа, — у него какое-то горе.
— Я знаю какое, — сказал Обезьяна, — но не скажу — хоть убейте. Я бы на его месте давно и бесповоротно с ума сошел бы. Ей-богу.
— Что ты мелешь? — рассердился Пате-ипа.
— То, что слышишь.
Зухба имел на этот счет свой рецепт:
— Работать надо. Вот мы трудимся от зари до зари — и ничего: на здоровье не жалуемся, всякие глупости нам в голову не лезут.
Ризабей был того же мнения. Он сказал:
— Как-нибудь приезжие поглядят па этот пятачок — подумают, что вся Абхазия с утра до вечера коньяком забавляется.
Пате-ипа сердито проворчал:
— Только дураки так подумают. А дураков все-таки меньше, чем умных...
Вскоре Пате-ипа проводил сельчан домой и снова вернулся на пятачок. Груапш долго еще морочил ему голову своими разглагольствованиями. Часов в десять вечера Обезьяна показался за стойкой кофевара...
Подойдя к Косте Логуа сзади, Пате-ипа легонько тронул его за плечо. Обезьяна обернулся.
— Слушай, Костя, ты скоро освободишься?
— Хоть сейчас, — с готовностью ответил Обезьяна. Хлебнул разом остаток кофе, запил холодной водой и вытер рукавом губы.
Пате-ипа отвел его в сторону. Значит, дело несложное, то самое, о котором говорил ему Груапш, сиречь Рыжий...
— Насчет зеленоглазой? — спросил Обезьяна.
— Верно. Насчет нее.
Обезьяна увел Пате-ипа подальше, к финиковой паль-е, торчавшей у края тротуара.
— Ее нигде нет, — сказал Обезьяна.
— Ты уверен? — Абсолютно. — Послушай, друг, я только что снова видел ее...
— Где?
— На том же месте, что и прежде. В окне.
— Того низенького дома?
— Точно!
— Для меня просьба друга — приказ. Я в тот же день пошел туда... к этому дому... Занял отличную позицию. У кипариса. Результат — ноль! Потом я пошел во двор, сделал вид, что работаю в жилуправлении слесарем. Результат — ноль! Потом я разговорился с одной старухой. Знаешь, каков результат? Тоже ноль! Никакой зеленоглазой. Никакой медноволосой. Есть одна — во флигеле живет, по она черная, даже усики у нее растут. Вот какое, брат, дело!
Пате-ипа достал десятку.
— Что это? — спросил Обезьяна.
— На пиво.
— Ничего себе! — Обезьяна не стал брать денег. За что, собственно? Выпить «на пару» он может. Но деньги брать ни за что ни про что?..
— Обезьяна, — сказал Пате-ипа, засовывая ему деньги в нагрудный кармашек, — я видел ее только что. Среднее окно. Слева от него три, и справа три. Она поливала цветочки...
— Так что ж ты не позвал ее?
— Как это — нозвал? — удивился Пате-ипа. — Разве я мальчишка?
— При чем тут мальчишка? С бабами надо попроще. Без антимоний. Это же закон!
— Я знаю, закон... — Пате-ипа говорил твердо, внушительно. — Можешь ты исполнить мою просьбу или нет?
— Могу.
— Так кто же тебе мешает?
— Ее нет.
— Она там!
— А я говорю — нет.
Был только один путь к сердцу упрямого: просьба. Другого не дано. Поэтому Пате-ипа не раздумывал, римский центурион превратился в абхазского шаромыжника:
— Дорогой, очень прошу... Ты же видишь, как я тебя прошу. Ты один можешь помочь мне. Ты один...
Обезьяна заколебался:
— А если ее нету?
— Там она, там... Я должен знать ее имя, ее фамилию, кто она, откуда, чем занимается. А если познако-мишь — магарыч за мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36